Княжна - Кристина Дубравина

— Страшно, Анька? — спросил негромко Саша, снова качая закрученный у виска локон. Девушка в ответ неясно дёрнула уголком щеки, и по телу прошелся жар, близкий к нездоровому, плечи, щёки и шею оглаживающий ей лихорадкой.

— Нет, — выдавила по итогу почти-Пчёлкина и поправила непослушно трясущимися пальцами лепестки букета, который ей Макс вручил у самых ступеней ЗАГСа. Белые пионы с самой Голландии размером были почти с Анин кулак и, если верить байкам, поведанным на уроках биологии, с её сердце соответственно.

— Не боюсь. Но переживаю.

Саша в ответ левую руку положил поверх пальцев сестры, обнимающих сгиб его локтя. Теплыми были ладони, отчего тот самый жар, волнами бегающий от живота до шеи, стал казаться ещё более липким.

— Не надо. Пчёла, знаешь, как глазами сверкает, когда про тебя речь заходит, у-у…

Князева захлест сделала, чтоб ноги перед важными шагами не подвели, и на Сашу взглянула так, словно за него кто чужой говорил.

За дверями затихать стали перешептывания.

Аня осознала, что рухнула бы на пол, не жалея платья, если б за Белова не держалась.

— Ты раньше такого не говорил.

— Раньше сомневался, — признался Белый. — Правда. А сейчас… вижу. Нет причины переживать. Она себя изжила.

Анна бы губы себе все искусала в кровь, если б они не накрашены были. Чуть крепче, что уже казалось попросту невозможным, локоть мужчины обхватила в наивной попытке время немного потянуть, ещё потрепать себе нервы ожиданием.

Но понимала, что саму её никто бы и не спросил. Как зазвучат ноты свадебного марша, как откроются двери — должна будет шаг сделать. Даже если воздух пропадёт, а во рту станет сухо, как в пустыне Намиб.

— Всё пучком будет, Анька, — шепотом уверил её брат, и тогда украшение, подаренное Сашей по пути в ЗАГС у ВДНХ, на шее свернулось, будто петлей. Дорогой петлей из серебра и мелких брильянтов, какие точно слезами застыли на многослойном переплетении тонких цепей.

— Ты ж любишь его?

— Люблю, — не колеблясь, ответила Анна и выдохнула тихо-тихо, что даже в полной тишине бы её не услышал никто.

Радовало, что в миг крутящего внутренности волнения хоть в какой-то вещи она была уверена на все сто; любит…

— И он тебя любит. Ань, это слепому дураку видно. И чего тогда переживать?

«Тоже верно», — хмыкнула себе Князева, но снова плечи потянуло болью от возложенной на них тяги.

Она вскинула голову, чтоб прядки оказались в аккурат по бокам лица, и на выдохе ни то Белова, ни то саму себя постаралась убедить:

— Это нервы. Просто нервы.

И за створками раздалась первая нота от мелодии, к которой работникам ЗАГСа было не привыкать. Из аккуратных колонок донеслись звуки Мендельсона, и люди из конторы, стоящие у дверей зала, медленно открыли перед ними створки.

Первый шаг дался тяжело. Будто каблуки белых лодочек из твердых стали желеобразными или, того хуже, песчаными, в пыль обернулись от веса её тела. Аня голову держать старалась параллельно полу, губы поджала, чтоб сердце, подскочившее к горлу, наружу не выпрыгнуло.

Саша с ней шел, разделяя путь меньше, чем в десяток метров, до алтаря, под которым сестру её ждал мужчина.

Тот, который готов был принять на себя любой удар в Анину сторону.

Под аркой, увешанной цветами и белыми лентами, стоял Пчёла. Аня его в первый миг не узнала даже в той смеси серьезности, волнения и любви, на лице Витином отразившейся улыбкой, какую Князева ещё не видела раньше. У неё сердце забилось о рёбра тараном в надежде быстрее руку жениха в своей почувствовать, а ноги, напротив, поджилками тряслись, подобно напряженным канатам.

Казалось, ещё чуть — и нервы лопнут.