Княжна - Кристина Дубравина

Берматова облокотилась руками о подоконник, на котором Тома оставила сумку с телефоном, по которому собиралась «звонить». В глазах мамы отразилась оконная рама — вот каким блёклым, почти стеклянным стал её взгляд, обращенный куда-то внутрь себя.

— Ты, Аня, у меня девчонка умная. И сама это знаешь прекрасно, оттого и слушаешь меня редко — потому, что «своя голова на плечах»!..

Князевой вдруг захотелось усмехнуться, но в уголки губ будто сильную анестезию ввели, отчего те подниматься отказались.

— Но, всё-таки, меня хоть раз услышь; может, ты в языках, литературе своей лягушатнической разбираешься, но семья — та, в которой ты не дочь, а уже жена, будущая мать, одна из двух основ — вещь для тебя совсем новая. А я хоть что-то, но о ней да знаю.

Анне снова захотелось усмехнуться, но опять оскал губ не тронул. Девушка лишь взгляд тонко подведенных глаз опустила.

Берматова вздохнула и тихо завела свою песню, слова которой специально подбирала всё время с самого того момента, как дочь ей под конец ночного дежурства позвонила и сообщила о грядущей свадьбе:

— Ты… умная у меня. Сама видишь, в какое время живём. Стабильность больше никто не гарантирует — зато свободы и прав хоть завались! Но… случиться может разное, Анька. А с Витиной «работой» это «разное» вполне можно счесть за что-то «обычное», «будничное».

У Анны внутри похолодело всё и пропало куда-то — будто вакуум, чёрная дыра нутро на пару с душой её поглотила. Попыталась сглотнуть, но язык прилип к нёбу.

Отчего вещь, которую Князева с самого начала знала, какую сама себе много раз говорила, вдруг так нервы дёрнула?

— И я не говорю тебе про какие-то страшные вещи по типу покушений, выкупов и угроз, — одёрнула ни то себя, ни то дочь Берматова. Аня не стала косо, малость нервно улыбаться воспоминаниям о недавних разборках в «Софитах». — Я имею в виду какие-то банальные бытовые склоки ваши.

Князева почти рот открыла, чтоб сказать, что не ссорится с Витей из-за ерунды, но мать, будто мысли её читая, раньше успела вскинуть руку. Проговорила тоном человека, способного другими управлять:

— И не говори, что у вас идиллия! Может, сейчас, так и есть — у вас сейчас второй конфетно-букетный период начинается, у тебя в театре всё пучком, у Вити в «делах» спокойно… И Бога ради, если я ошибаюсь — пусть у вас это и не прекращается всё!.. Но, Ань, ты должна понимать, что ситуации бывают разные.

— Какие? — спросила Князева и тона своего плохо узнала, догадываясь, что мать будет ей объяснять. Какое-то неясное оскорбление голосом Аниным управлять стало, отчего вопрос прозвучал сродни взмаху катаны — быстрому, почти легкому, но колющему.

Берматова спокойно пояснила:

— Самые разные. Настроение будет плохое у тебя или него. Мало ли на то причин: на работе запара, в пробке застряли по пути домой, погода мерзкая… Причин много. Но, Аня, я не к этому тебя подвести пытаюсь! — и вдруг она обернулась, к дочери становясь в анфас. Косметический карандаш, привезённый Князевой из Риги, от сырости глаз вдруг расплывчатым стал, отчего взгляд мамы сделался тяжелее.

Но не от теней на нижних веках. От блеснувшей влаги в уголках глаз Екатерины Андреевны.

— Я тебе сказать хочу, хочу, чтоб ты послушала, поняла, что… склоки абсолютно нормальны. Без них никуда. Бывает такое, что… прям любишь! Сильно-сильно! Но иногда аж бесит. И это — тоже в порядке вещей.

Аня всё-таки смогла усмехнуться формулировке, но сразу засвербело неприятно на сердце. Будто его стальной коркой опломбировали, которую теперь пытались шуроповертом просверлить.

— У тебя, дорогая моя, характер непростой — излишне гордая временами. Да и Витя… порой может быть тоже отнюдь не сахар. Но, Ань, слушай. Вот, что я хотела донести: не страшно поссориться, не страшно поорать друг на друга, посуду побить. Страшно, милая, не помириться.