Княжна - Кристина Дубравина

Тамара как-то вдруг усмехнулась выразительно и, поправив корсет, спереди проглядывающий выточкой от талии до груди, поддерживающе поддакнула:

— Тётя Катя, знаете, с таким мужем Ане вообще бояться нечего. Всю Москву на уши поднимет он, если с головы её хоть волос пропадёт.

«Да, не поспоришь», — почти согласилась бывшая Князева и в вежливости перевела взгляд с улыбающегося лица Филатовой на такую же сияющую мать. Она чуть ли не всеми силами язык прикусила, себя на собственных мыслях обрывая:

«Жених мой приказ отдал всех членов преступной группировки поголовно перерезать и перестрелять, когда узнал, что мне угрожать решили. Так что, вероятно, только самоубийца рискнёт меня украсть — даже шутки ради»

Мама скинула с себя тёплую шубку, на которую поменяла старый зимний пуховик — зарплата в частном роддоме позволяла такие вещи покупать. Екатерина Андреевна чуть упарилась в платье из плотной тёмно-зеленой, почти изумрудной ткани, и, подхватив с кровати пальто подруг дочери, поспешила на кухню, где окно было открыто чуть ли не нараспашку.

Уже оттуда долетел вопрос до Анны, у которой совсем не вовремя, несмотря даже на принятое успокоительное, вниз по мышцам, куда-то к ногам, пошли жаркие, неприятные спазмы:

— Девчонки, вы голодны? Можем перекусить, пока Сашка не приехал!

Тома, спустившаяся к пуговицам у подола платья-миди, ответила словом, которое Князева за плеском крови у висков и не услышала.

Перед девушкой стояло зеркало, что Анна с Ольгой из угла спальни специально передвинули, но девушка отражения не видела. В голове заходили отрывистыми кадрами, будто карточками слайд-шоу, воспоминания, к которым Князева обращалась крайне редко, но которые яркости своей не потеряли за два с половиной года.

Мысли с едва различимым шелестом хода киноленты отнесли Аню в май девяносто первого года. В месяц, когда вся эта сумасбродная канитель и началась с события, тогда не казавшимся каким-то культовым, знаковым, переломным.

В день, когда Оля полноправно из Суриковой стала Беловой, а Князева осознала, чем Саша себе зарабатывал на хлеб, машину и другие прелести.

Она вдруг вспомнила, как сидела в зале большого ресторана, пальцами обнимала пузатенький бокал, наполненный вином, и, пока приглашенные бандиты, два года назад одним существованием пугающие до мурашек, танцевали под хиты только-только ушедших восьмидесятых, смотрела обручившуюся с её двоюродным братом Ольгу.

Тогда Анна никак понять не могла, почему бывшая Сурикова спокойна была? Почему от приглашенных рэкетиров не косилась, и всё пыталась разобраться, как же ей мыслями было — хорошо или плохо? Всё Князева размышляла, страшно ли Оле было согласием Саше отвечать на предложение руки и сердца, не сомневалась ли, становясь супругой криминального авторитета?

На свадьбе той Анна решила, распивая вино, что никогда этого не поймет.

А теперь, стоя в белом платье в квартире известного криминального элемента, себя мысленно ругала за опрометчивость, что складывала губы в улыбке, направленной кому-то в бесконечность.

«Никогда не говори «никогда», Князева. То есть… Пчёлкина…»

Она опустила голову, разглядывая сложенные перед собою руки.

Кольцо с безымянного пальца Анна сняла прошедшим вторником и передала в руки Космосу, который, будучи шафером, за сохранность обручальных колец отвечал. Но на фаланге всё равно остался след от платиновой полосы, такой, который видела, наверно, одна Аня.

В момент, когда Белова шнуровала корсет платья, Князева на вопросы, которые Ольге всё думала, но не рискнула задать, — ни на свадьбе, ни позже — сама ответить смогла.

Было ли страшно?