Непогода - Диана Ставрогина

В любом случае через безразличие Антона мне не пробиться. Я пробовала. А превращаться в истеричку, пытаясь вывести его из себя… Нет уж, до подобного отчаяния в бессилии я не докачусь.

По этой же причине мне нельзя говорить Антону правду о своих чувствах. Потому что он не поймет, чем я недовольна, а выдержать его вежливую полуулыбку и спокойный вопрос: «Ну и что, что любишь? Разве это не бонус?», я не смогу.

Нельзя объяснить тому, у кого ни разу даже не кольнуло в сердце, как невыносимо оно умеет болеть: до мучительного тумана забытья, где не остается ничего, кроме муки, где теряешь себя, свою волю и стабильность из-за другого человека, вопреки всем доводам рассудка. Такое нельзя понять посредством слов – только пережить.

Нет, Антон не поймет.

А я определенно не героиня из русской классики. Я не могу смириться и жить так, как еще живу сейчас, и остаться с тем, кому на меня наплевать.

И я не хочу всю жизнь украдкой смотреть на Антона в ожидании, молчаливо вопрошая: а вдруг? Вдруг именно сегодня в нем что-то изменится и в глазах отразится… большее.

Нет, и еще раз – нет. Я прожила в этом состоянии последние месяцы и могу уверенно сказать одно: нет ничего губительнее бесплодных надежд. Изо дня в день разочарование подтачивает силы, испивает тебя до дна, до последний капельки высасывая тягу к жизни и способность радоваться, и оставляет после невосполнимую пустоту. В этом нет ничего хорошего.

Моя любовь сравнима с ломкой наркозависимого и лечится теми же методами. Вот, что мне следует помнить.

И я твержу себе об этом на протяжении двух дней, в течение которых Антон находится на работе. Я ищу квартиру по пути в институт и в перерывах между парами и в конце концов умудряюсь подписать договор найма за несколько часов до возвращения своего еще мужа домой.

Мне до сих пор не верится, что в сумке лежат ключи от моего нового жилья. Однушки, расположившейся неподалеку от метро, с вполне сносным ремонтом и хорошей мебелью. Впрочем, сейчас я едва ли могу вспомнить интерьер.

Вернувшись в пока еще нашу с Антоном квартиру, какое-то время я мечусь от стены к стене, но скоро опускаюсь на ковер гостиной и застываю в неудобной позе. Кажется, меня лихорадит, однако оценить свое состояние адекватно никак не выходит: я словно ничего не чувствую. Ни физически, ни психологически.

Я не понимаю, жарко мне или холодно. Голодна я или сыта. Не могу сориентироваться во времени и сфокусировать взгляд на электронных часах. На ноги меня поднимает оглушительный поворот ключа.

Я встречаю Антона в коридоре и рассматриваю его во все глаза, жадно стараясь запастись воспоминаниями впрок. Он бросает на меня недолгий взгляд и ровно улыбается.

– Привет, Вер. – Звучит стандартное приветствие и не менее стандартный вопрос: – У нас есть что-нибудь на ужин?

– Привет, – лепечу я в ответ. – Да, конечно.

– Супер. – Разувшись, Антон оставляет на тумбе в прихожей китель, на ходу расстегивает пуговицы рубашки и закатывает рукава. – Сейчас закину вещи в стирку и поем. Жрать хочу ужасно. Пролил вчера кофе на себя, прикинь? Прямо в кабине. Хорошо, хоть не на приборную панель.

У себя за спиной я обхватываю одну ладонь другой, стараясь унять совсем уж очевидную дрожь и спрашиваю:

– Не обжегся?

– Нет, – Антон смеется, будто не находился вчера в шаге от аварийной ситуации на борту. – Кофе со сливками был. Так что вдвойне повезло.

– Да, – повторяя я заторможенно, – повезло.

Встав в дверном проеме, соединяющем прихожую и гостиную, я наблюдаю за Антоном и медленно, но верно теряю последние капли спокойствия. Думать здраво не получается, мысли спотыкаются и обрываются на полпути, в груди болезненно колотится сердце, а в ушах шумит кровь. Пространство вокруг сужается и будто сдавливает меня со всех сторон, и я так больше не могу.

– Антон! – вырывается у меня.