Я вздрагиваю. Шумно вздыхаю и потираю похолодевшие ладони, а поле делаю шаг вперед и едва не сталкиваюсь с внезапно отступившим в мою сторону Антоном. Теперь мы замираем оба. Между нами еще сантиметров десять—пятнадцать, но мне чудится, что куда меньше.

В груди и на подушечках пальцев поселяется болезненное, тянущее ощущение. Оно знакомо и привычно. Однако впервые потребность коснуться настолько остра и почти что нестерпима. Внутри меня зимним вихрем проносится паника, стоит лишь на секунду или две по-настоящему поверить, что контроль над желаниями потерян, – и отступает.

Ноги наполняет трясинистая тяжесть: ни стоять, ни идти невозможно, но и рухнуть прямо здесь не получится, – и за пару вздохов охватывает все тело.

Наверняка я продолжаю дышать, как ни в чем не бывало, но в голове мутный туман вместо мыслей. Я не могу сейчас говорить. Я не могу двигаться. Взгляд Антона – странный, не поддающийся истолкованию, – держит меня и не собирается отпускать.

– Вер… – начинает он, и меня почти трясет от просто и вместе с тем по-особенному сказанного обращения.

Сердце, взвившееся взволнованной птицей, трепещет в горле; дыхание сбивается. Я, стремясь отдалиться от мужа, испугано отступаю в сторону. Нужно скорее выйти из затягивающего нас в неизвестность омута, что развертывается у нас под ногами прямо сейчас.

– Я-я… – Из горла вырывается тихий, неуверенный лепет, молчать дальше кажется невозможным. – Я пойду собирать вещи. Там много всего. – Потупив взгляд, я протискиваюсь между неподвижным Антоном и стеной прихожей и со всех ног устремилась в спальню.

Гостиная пролетает перед глазами смазанным пятном. В ушах звенит кровь. Лишь захлопнув за спиной дверь, я останавливаюсь и жадно дышу. Мечущийся взгляд наконец застывает на нашей с Антоном кровати.

Скомканное одеяло и простынь лежат на его стороне постели, моя же как будто нетронута. Из-за полуоткрытых створок платяного шкафа торчит ткань платьев, на полу лежит наверняка случайно выпавшая из чемодана пара носков.

Нахмурившись, я совершенно машинально прохожу вперед. Руки сами застилают постель и любовно расправляют бежевое покрывало, подбирают с пола одежду, поправляют шторы. Вопреки собственным недавним словам, я не тороплюсь, заторможенно расхаживая по спальне, и не представляю, с чего начать.

Ко мне только в эти минуты приходит осознание, что вещей слишком много; я не унесу их одна при всем желании. Сама не знаю, почему заранее об этом не подумала. Делать, однако, нечего.

Воровато оглянувшись на дверь и убедившись, что Антон не последовал за мной, я немного успокаиваюсь. Мне вспоминается его странный, непонятный взгляд в прихожей. Не уверена, чтобы хоть раз в прошлом он так на меня смотрел.

Если быть честной, эта перемена в поведении мужа расшатывает мое и без того слабое равновесие, достигнутое за последние дни с большим трудом. Желание поскорее вернуться в свою съемную квартиру и забиться в самый укромный угол, в свою безбрежную гавань, нарастает с новой силой, и я трясу головой. Пора осуществлять цель своего визита.

Вытащив из небытия подкроватного ящика свой второй и последний, но на счастье, огромных размеров чемодан, мысленно я сосредоточенно сортирую вещи по спискам: одежда и обувь по сезону, косметика, лекарства – взять обязательно; десятки книг на полках стеллажа в гостиной, остальная одежда, кое-что из мелочей разных категорий – оформить доставкой.

Следующий час, в который я собираю чемодан, Антона не видно и не слышно. Отсутствие каких-либо звуков вне спальни настораживает, но выглянуть я пока не решаюсь. Неизвестно, чем закончится наше следующее столкновение. По крайней мере порожденная сегодняшними гляделками в прихожей тревога меня не покидает.

Неужели, размышляю я взволнованно несмотря на все данные себе же запреты, Антон планировал меня поцеловать? Но… зачем?

Может, мне не стоило сбегать? Может, если бы я помолчала еще парочку секунду, то…