Сердце в огне - Марина Безрукова

Она скользнула взглядом по пакету, который всё еще болтался в руке девушки, потом по ее измученному осунувшемуся лицу. Материнской жалостью заплакало сердце. Маргарита Сергеевна скинула пальто и положила его на банкетку, потом забрала из руки Жени пакет и подтолкнула ее в сторону кухни.

Девушка, не возражая, подчинилась. Сил возмущаться и сопротивляться, не было. Как большая ватная кукла, примостилась на стуле. Маргарита Сергеевна сполоснула руки и, вынув из пакета контейнер с супом, осторожно его открыла. Втянув запах, улыбнулась:

— Я тоже очень люблю тыквенный…

Женя равнодушно смотрела мимо. Маргарита по-хозяйски залезла в шкафчик, достала бирюзовую глубокую миску и осторожно перелила туда еще горячую густую жидкость. Поставила перед Женей и положила на стол ложку:

— Ешь, Женя… тебе нужно поесть…

Женя не спеша посыпала суп тыквенными семечками и бросила сухарики. В приятном сладковатом аромате чувствовался запах мускатного ореха. Маргарита Сергеевна внимательно посмотрела, вздохнула и отошла к окну, словно не хотела никого смущать.

Тихо позвякивала ложка, терпеливо ожидал своей очереди банановый десерт. Когда Маргарита поняла, что Женя всё съела, она подвинула к столу стул и устроилась напротив.

— Ты узнала про Анну? — с болью в голосе спросила она.

Женя опустила голову. По худой шее пробежал спазм, а неприкрытая волосами щека заалела шрамом. Маргарита Сергеевна сжала пальцы. Рубиновый камень больно врезался в кожу. Женщина тяжело вздохнула:

— Анне было пять, когда родился Павлик. Она отреагировала очень болезненно, но меня все успокаивали. Обычное дело: ревность к младшему, пройдет. Не прошло. Стало только хуже. Однажды я зашла, а Анна подушкой его в кроватке придавила, не голову, нет… тельце. А Павлик носиком уткнулся в матрас, а головенку повернуть не может, тяжело ему от подушки. «Я играю с ним, мама», — сказала мне тогда она. А я больше наедине их не оставляла. Саша… мой муж ругался, говорил, что я выдумываю, не верил ничему. Павлик стал постарше, но Анна так и не привыкла. Толкала, отбирала игрушки, щипала его до синяков… А он всё к ней тянулся. Улыбается и тянет ручонки, а она смеется и щиплет его, щиплет, выкручивает кожу… Тут уж и Саша подключился. Разговаривал с ней, объяснял. Анна, вроде бы, и помягче стала. Даже иногда играла с Павликом, правда, как-то отстраненно, как будто он для нее кукла ожившая.

Маргарита Сергеевна замолчала и подняла глаза на Женю. Она слушала ее, как слушают страшную сказку дети.

— А в тот день, — хрипло продолжила Маргарита, — в тот день они на турбазу поехали. Говорят, матери предчувствуют что-то… но нет… Ничего. Наоборот, я даже обрадовалась. До сих пор помню, как Анна подхватила Павлика под руки и пыталась с ним кружиться по комнате. «Павлик увидит рыб, Павлик увидит рыб! Хочешь узнать, где живут рыбки?» — ее голос до сих пор у меня в ушах. Ее голос и его смех… как колокольчик. Ничего… Ничего я не заподозрила…

Саша потом рассказывал, что отошел от них всего на минуту. Лед крепкий, открытой воды нет… вот и отошел к ящику. Когда услышал шум… поздно было. Кинулся за торосы, увидел, что Анна стоит у проруби. Спокойно так стоит и смотрит в воду. И лицо у нее такое было… Каменное лицо…

На похороны мы ее не взяли. А когда вернулись, увидели, что все фотографии Павлика, все до единой, она ножницами изрезала и разорвала. Уцелела одна чудом. Мы перестали о Павлике говорить. Не могла я при ней… И где похоронен он, ей тоже не говорили. Пока сама не узнала и могилу не разгромила. Но это позже было, а вот года через два после его смерти, Анна призналась, будто видит какую-то черноволосую женщину, когда моется. Она, и правда, после смерти брата, стала бояться воды. Очень боялась, а я цеплялась за этот ее страх, как за спасательный круг. Всё думала: раз боится воды, значит, тоже испугалась, когда Павлик в прорубь упал. Значит… не она это…