Последний шанс - Сара Руиз

Рэйн хмурится, глядя на веревочку и… чёрт, я опять смотрю на её губы.

Она, наверное, думает, что я задница, потому что не предложил сбегать вниз и принести ей ножницы. Я бы это сделал. Я бы очень хотел принести их сюда, но сама мысль о том, чтобы взять ножницы и принести их в квартиру, сама мысль о том, что я буду стоять рядом с ней вместе с ними, и мне придётся передать их ей в руки…

Прежде чем я успею потерять самообладание, я быстро говорю:

— У меня бывают тревожные мысли насчёт ножниц.

Рэйн перестаёт дергать за верёвочку и поднимает на меня глаза.

— Поэтому я их здесь не храню, — объясняю я. — Они заставляют меня… нервничать.

Это ещё мягко сказано. Ножницы заставляют меня впадать в панику. Ножницы рождают самые жестокие образы в моей голове. Ножницы заставляют меня сомневаться в самом себе.

При этих мыслях мне отчаянно хочется коснуться чего-нибудь пальцами, но я не хочу показаться слишком нервным. К счастью, столешница оказывается сразу у меня за спиной. Я пытаюсь казаться спокойным, когда прислоняюсь к ней, прижимаюсь кончиками пальцев к её краю и мысленно повторяю: «хватит, хватит, хватит».

Рэйн опускает глаза на игрушку и снова дёргает за верёвочку.

— Это из-за твоего ОКР?

Мне требуется мгновение, чтобы понять её вопрос, но Рэйн, должно быть, приняла моё удивление за раздражение, потому что смотрит на меня округлившимися глазами и говорит:

— Извини! Это был супербестактный вопрос. Я не хотела…

— Всё в порядке.

— Я не должна была делать никаких предположений. Я не собиралась ставить тебе диагноз…

— Но ты права.

Она встречается со мной взглядом, и выражение её лица становится неуверенным.

— И всё же… это не моё дело. Было грубо с моей стороны вот так вот спрашивать.

— Ты… много знаешь про ОКР? — спрашиваю я.

— Наверное, больше, чем многие. Я знаю, в это сложно поверить, но я два с половиной года проучилась в медицинской школе, после чего отчислилась, чтобы заниматься музыкой. В параллельной вселенной другая Рэйн прокачивается сейчас в ординатуре.

В это трудно поверить. Не потому, что я считаю её неспособной, но потому что не могу представить её в халате и шапочке, под которой спрятаны её рыжие волосы.

— Прокачивается?

Она начинает смеяться, увидев моё выражение лица.

— Не в смысле «качается». В смысле — прокачивает знания. В ординатуре врачи постоянно гоняют нас по разным темам.

— И много вам рассказывают про ОКР в медицинской школе? — спрашиваю я.

— Каждый из нас имел с ним дело. Этого было недостаточно, но всё же. Я хотела пойти в неотложную психиатрию, поэтому знаю об этом больше, чем многие.

Она снова тянет за верёвочку, и когда та не рвётся, поднимает на меня глаза.

— Мне жаль, что у тебя появляются все эти дерьмовые мысли. Это тяжело.

— Да.

Я смотрю на неё, не зная, что сказать. Я никогда не встречал человека, который не был бы врачом или психотерапевтом, но при этом без объяснения понимал, что такое ОКР. Чёрт, мне даже приходилось объяснять это некоторым врачам.

— А что насчёт ножей? — спрашивает Рэйн.

— А ещё бритв, канцелярских ножей и даже вязальных спиц? — говорю я.

Она смотрит на меня так, словно не понимает, о чём я таком говорю, но затем начинает смеяться и снова натягивает верёвочку на игрушечном батоне.

— Я имею в виду… для таких вот вещей!

— А-а… вот.

Я достаю из кармана ключи, а Рэйн бросает мне батон. Я разрываю верёвочку ключом и возвращаю ей игрушку.

— Вот так, — говорит она и снова кладёт игрушку перед Себастьяном. — Значит, у тебя бывают плохие мысли об острых предметах. Что-нибудь ещё, что ты хотел бы рассказать мне о своём ОКР?

Выстукивая нервный ритм на столешнице, я наблюдаю за тем, как она подходит к холодильнику и начинает разглядывать фотографии и открытки от друзей, которые я там повесил.