Сердце убийцы - М. Джеймс

Тишина между нами кажется неловкой, пока я складываю свою одежду в верхний ящик комода. По сути, я только что переехала сюда к мужчине, которого знаю меньше двух дней и который вынуждает меня вступать в отношения с моим бывшим, которых я не хочу. На самом деле я никогда не жила с мужчиной, то количество времени, которое я провела в квартире Гриши, было самым близким, что у меня когда-либо было, и это кажется мне неприятно интимным. Может, мы и не встречаемся, и не делим постель, но мы оба живем в этом гостиничном номере.

Я осторожно кладу стопку книг на приставной столик рядом с кроватью, осознавая, что чувствую себя здесь как дома, оставляя физические напоминания о своем присутствии в комнате. Когда я убираю косметику в ванной, я чувствую, что забиваю последний гвоздь в крышку своего гроба, принимая тот факт, что в обозримом будущем это мой дом, эта роскошная комната с этим опасным, красивым мужчиной, который пугает и смущает меня одновременно… мой дом.

— Я должен подробнее рассказать о Грише, — говорит Левин, когда приносят еду. Мы снова сидим так, как сидели этим утром, он на диване, а я на кровати, между нами пространство комнаты. Это кажется преднамеренным, как будто мы оба опасаемся друг друга, хотя я не могу представить, по какой причине он должен опасаться меня.

— Пожалуйста, начинай. — Я тыкаю пальцем в сэндвич, который он мне заказал: курица-гриль, авокадо с горчичной заправкой на каком-то мягком хлебе, а рядом горка картофеля фри с лимонным трюфелем. Он выглядят хрустящим, сыр к нему прилипает, и еда пахнет потрясающе, но одного упоминания о Грише достаточно, чтобы лишить меня аппетита.

— Я не могу рассказать тебе всех подробностей, — говорит Левин. — Я уверен, ты понимаешь.

— Дай мне столько, сколько сможешь. — Я откусываю кусочек от жареной картошки, соль и цитрусовые рассыпаются по моему языку, она такая вкусная, что хочется заплакать. Но я слишком встревожена, чтобы даже по-настоящему заметить, как учащается мой пульс в горле.

— Ты ищешь финансовые отчеты, прислушиваешься, не упоминает ли он картель, торговлю наркотиками или прикрытие для получения значительных сумм денег. — Левин делает паузу, откусывая от сэндвича со стейком, который он заказал, и я смотрю на него, картошка, которую я только что взяла, падает обратно на мою тарелку.

— Картель? Как в Мексике? Мексиканские картели? — Меня слегка подташнивает. — Ты, должно быть, шутишь, они… это действительно опасно, Левин.

— Я знаю, — сухо говорит он. — Я работал с ними раньше и в прошлом сталкивался с другими, а также с некоторыми южноамериканскими бандами. — Он поворачивает руку так, что я вижу длинный шрам, идущий вдоль его предплечья, с узловатой рубцовой тканью, фиолетового цвета на фоне кожи. — Сувенир от особо обидчивого человека из Сальвадора.

Я с трудом сглатываю, но во рту у меня так пересохло, что нет ничего, кроме судорог в горле. До меня только в эту секунду дошло, насколько плохо, насколько опасно это может быть на самом деле. Я выросла в стране, где иногда пропадают люди, где у правительства есть агенты, которые охотятся, пытают и убивают шпионов и диссидентов, где слишком громко высказанные мнения могут быть опасны. Но я никогда не была одной из таких людей. Я росла тихо, сначала со своими родителями, а затем с моей бабушкой, после их смерти, и учусь в аспирантуре по археологии.

— Для меня это ненормально, — выпаливаю я. — Я не активист, не протестующий и не тот, у кого громкое мнение. Я держу его при себе. Я та, кто изо всех сил старается держаться подальше от опасности, а не идти навстречу ей. Это не так, я не могу...