Я отталкиваю свое кресло на колесиках от стола и поворачиваюсь, глядя на флуоресцентные лампы. Я поворачиваюсь к двери, когда слышу, как она открывается.

"Буэнос, милашка". Входит доктор Верано с кофе в руке и ставит свою кожаную сумку на стол. "Чем занимаешься сегодня?" — спрашивает он с теплой улыбкой. Формально он мой босс, но для меня он как дядя.

"Думаю, на улице появился еще один серийный убийца". Я останавливаю свой стул и опираюсь локтями на колени. Я задираю рукава своей медицинской одежды, обнажая татуировку в виде змеи, обвивающую мое запястье. Верано смотрит на меня сквозь очки в проволочной оправе, делая глоток из своей кружки с кофе.

Он садится, откидывая пиджак на спинку стула, как делает это каждое утро. Не знаю, зачем он вообще его надел. Это его исследовательский центр; ему не на кого производить впечатление, особенно сейчас, когда у нас нет ни стажеров, ни студентов. "С чего ты это взяла?"

Я рассказываю ему обо всем, что обнаружила сегодня утром, и он бросает на меня хорошо знакомый мне взгляд. Это значит "не спеши, обдумай все хорошенько". Я всегда была импульсивной, быстро реагировала и делала поспешные выводы. Доктор Верано был врачом картеля до того, как ушел на пенсию, и мой отец дал ему деньги на открытие этого института. Так что этот взгляд у меня уже давно.

"Из одного совпадения не следует закономерность. Продолжай копать". Я отдаю ему шуточный салют, как солдат, выполняющий приказ, с нетерпением ожидая, что продолжу спускаться в эту кроличью нору, пока не получу окончательные доказательства. Он перекладывает какие-то бумаги в манильскую папку, затем встает. "Я встречаюсь с семьей, которая хочет еще раз взглянуть на утонувшего сына, но я буду ждать новостей, когда закончу".

Наша основная задача — изучать различные стадии разложения тел, искать отличительные признаки каждой стадии, чтобы помочь в судебно-медицинских делах. Но мы также берем на вскрытие частных клиентов, которые хотят получить второе мнение или которых не устраивает заключение коронера.

"Suena bien". Он машет мне на прощание, а я открываю каталог всех тел, которые мы обработали в этом центре, и набираю в поиске два слова: ожог + татуировка.

От количества результатов у меня сводит желудок: здесь около двух десятков совпадений за три года. Когда я сужаю список до женщин моложе сорока, появляются только два объявления. Я открываю каждый из оставшихся файлов и начинаю отмечать любые сходства с уже известными мне делами.

Руки и ноги, связанные посмертно. Похожие защитные раны. Соответствующий состав почвы. Относительно небольшой возрастной диапазон от шестнадцати до тридцати пяти лет. Посмертные ожоги на участках тела, обычно покрытых татуировками.

Я настолько же встревожена тем, на что наткнулась, насколько и взволнована, как акула, почуявшая кровь. Я знаю, что мой моральный компас не указывает на север. Это одна из причин, по которой я решила заняться частной патологией и исследованиями, а не правоохранительной деятельностью. Я живу в серой зоне. Воспитание у самого опасного и смертоносного человека в Латинской Америке накладывает свой отпечаток. Но, по крайней мере, я должна получить очки за самоанализ.

Единственное, что меняется, и, возможно, поэтому полиция до сих пор не догадалась, — это способ убийства. Есть женщины, убитые удушением, как ручным, так и лигатурным, есть зарезанные несколькими видами оружия, а есть просто с чистым, глубоким разрезом через горло. Многих просто забивают до смерти.

Но ни в одном деле нет ни одного огнестрельного ранения. Большинство убийств совершается — случайно или нет — с помощью пистолета, так что это совсем другое дело. Возможно, пистолеты и пули легче отследить, но я не думаю, что дело в этом.

Того, кто это делает, не интересует смерть. Они заинтересованы в убийстве.