Прекрасное чудовище - Нева Олтедж

— Ой. Я думал, что неправильно понял. Это просто. Его глаза сканируют меня от макушки, поверх короткого облегающего платья, до самых кончиков каблуков. — Эм. у него задержка пробуждения, неспособность прийти в сознание после общей анестезии. Прошло уже больше тридцати минут, но он все еще не отвечает. На данный момент он дышит самостоятельно. Однако, если он не проснется в ближайшие полчаса, нам, возможно, придется рассмотреть возможность введения более сильнодействующих препаратов и, возможно…

— Он проснется, — прерываю я его. — Я позабочусь о том, чтобы мой муж проснулся. Позвольте мне увидеть его.

— Мэм, я не думаю, что вы сможете помочь.

Я хватаю его за рукав, скручивая ткань в руке, а из глаз текут слезы. — Он. Воля. Будить. Вверх.–

Молодой врач смотрит на своего коллегу, и они обмениваются несколькими предложениями по-итальянски, прежде чем снова взглянуть на меня.

— Пять минут—, — говорит он и быстрым шагом направляется в послеоперационную палату.

Все мое тело дрожит, когда я бегу за доктором по коридору и через зал ожидания, где сидят мои родители и дядя.

— Вася. Мама вскакивает со стула, когда я прохожу мимо. — Что…–

Вытирая глаза, я продолжаю идти, не замедляя шага. За моей спиной раздались несколько шагов, а также характерный щелчок папиной трости по кафельному полу. Я не могу сейчас с ними разговаривать. Не раньше, чем я посмотрю на Рафаэля и увижу своими глазами, что с ним все в порядке. Гвидо может рассказать им о том, что происходит.

Еще один длинный коридор, и затем доктор останавливается перед прочной на вид дверью.

— Мэм, вы должны понять, что…

Я хватаюсь за ручку и вхожу в комнату.

Абсолютную тишину нарушает постоянный сигнал кардиомонитора. Я прижимаю руку ко рту, но болезненный всхлип всё же срывается с моих губ. Металлическая дверная ручка впивается мне в спину, а я стою, как вкопанная, и просто смотрю на неподвижное тело Рафаэля.

Я делаю неуверенный шаг. Потом еще один. Когда я наконец дохожу до кровати, я снова плачу. Обхватив щеку Рафаэля рукой, я наклоняюсь так, чтобы мой рот оказался рядом с его ухом.

— Я собираюсь все сжечь, — задыхаюсь я. — Тот красивый дом, который ты мне оставил. Отель. Ваши машины. От них ничего не останется.

Я прижимаюсь губами к его виску.

— Те две яхты, которые ты так любишь? Я затоплю обоих и буду смотреть, как они опустятся на дно моря. Я целую его бровь. — Ваше частное охранное предприятие? Можешь забыть об этом, Рафаэль. Я собираюсь уничтожить его настолько полностью, что через месяц никто даже не вспомнит о его существовании.

Его кожа такая холодная и липкая. Я перемещаю руку к его шее, кладя ее на точку пульса. Монитор возле кровати пищит, но мне нужно больше убедительных доказательств того, что он жив. Только когда я чувствую устойчивый ритм под пальцами, я позволяю себе немного расслабиться.

— Деньги? Я собираюсь отдать все это. Я найду какую-нибудь дурацкую благотворительную организацию, — Лучшая жизнь для коз— или что-нибудь столь же идиотское, и переведу им все ваши миллионы. Они могут использовать все это богатство, чтобы создать гребаную Козью страну. Рай, где они могут ухаживать за козами, купать их в ослином молоке и целый день делать им массаж шеи.

Почему он не просыпается? Я продолжаю осыпать его лицо поцелуями, ощущая под своими губами выступы и впадины множества шрамов. Большую часть времени я забываю, что они вообще там. Я не вижу участка плохо зашитой плоти, который зажил криво и искривил его щеку. Или тот, кто тянет верхнюю губу, деформируя ее. Или те, что на его подбородке, которые переходят в короткую щетину на подбородке. Я просто вижу его.

Рафаэль.

Знание того, что из-за этих шрамов он считал, что ему нужно купить мою любовь драгоценностями и другими подарками, меня невероятно злит. И полностью опустошает меня. Он получил эти шрамы, спасая меня. И он никогда не собирался раскрывать эту правду.