Бог Войны - Рина Кент

— Мы не соревнуемся, — если не считать огненного противостояния, которое почему-то происходит всякий раз, когда мы оказываемся в одной комнате.

— Что я тебе уже говорил? — теперь его очередь сжимать мое плечо. — Женщинам нужно пространство. Неважно, иллюзия ли это или ты можешь конфисковать его, когда захочешь. Важен сам жест.

— Ава возьмет это пространство, утопит его в алкоголе, засыплет нос белым порошком, а потом съедет на своей машине с обрыва, смеясь при этом как маньячка. Ей нужна дисциплина, а не пространство.

— Не говори потом, что я тебя не предупреждал, — он опускает руку. — Давай покончим с этим.

— Что? — я подталкиваю его. — Не можешь дождаться, когда вернешься домой к маме?

— Некоторые из нас действительно скучают по своим женам. Я, конечно, предпочитаю ее компанию этой шараде.

— О, какая драма, — говорю я.

Верный своему слову, папа заканчивает знакомство, заключает две деловые сделки и выпивает два стакана за полтора часа.

Затем он исчезает из поля зрения, оставляя меня разбираться с последствиями.

Я благодарен за любую возможность, которая позволяет мне как можно дольше не возвращаться домой.

Становится все труднее существовать рядом с проклятием моего существования и не прикасаться к ней.

Это можно считать инновационной формой пытки, если хотите знать мое мнение.

Когда я добираюсь до дома, уже немного за полночь.

Я вхожу в дом и замираю на пороге, и это не только из-за встревоженных выражений лица Сэм и Хендерсона, стоящих у лестницы.

И не только из-за отсутствия других сотрудников.

Звук виолончели, доносящийся сверху, заполняет пространство, словно нависшая гибель.

— Какого черта ты мне не позвонил? — огрызаюсь я на Хендерсона, мои уши закладывает от этого проклятого звука.

— Я звонил. Вы не брали трубку, — отвечает он.

— Как долго?

— Час, — говорит Сэм.

— Она регулярно принимала лекарства? Не пропускала ни одного дня?

Она качает головой.

— Каждое утро вместе с клубнично-банановым смузи, а на ночь она принимает свою дозу с обычным стаканом молока.

— Блять, — я поднимаюсь по лестнице по две ступеньки за раз и останавливаюсь перед ее дверью. В голове проносятся картинки последнего раза, когда я слышал виолончель, и все они заканчиваются призрачной улыбкой, криком и чертовой кучей крови.

Раз, два, три…

Все под контролем.

Четыре, пять, шесть…

Она не помнит.

Семь, восемь, девять…

На десять я открываю дверь и останавливаюсь у входа.

Моя жена сидит на кровати, лицом к окну, спиной к двери. На ней атласный халат младенческого розового цвета, бретельки свисают с бледных плеч, а волосы завязаны в беспорядочный пучок.

Печальный и абсолютно смертоносный звук проникает в мои уши, как песня о конце света.

Она почти обхватила виолончель, играя все дальше и дальше, как робот.

Я медленно, осторожно подхожу к ней.

— Ава?

Ответа нет.

Не то чтобы я ожидал его.

Я останавливаюсь рядом с ней, и на мое плечо ложится тяжесть, которая пронзает мое несуществующее чертово сердце.

В течение долгого, ужасающего ритма она продолжает играть, глаза потеряны, выражение лица приглушено.

Лицо замкнуто.

Она смотрит на меня такими же пустыми глазами, только не голубыми. Ледяными.

Это снова незнакомка.

Демон, овладевший Авой и оставивший после себя это пустое существо.

Метаморфоза неудавшегося существования и уменьшающегося присутствия.

Прошло не так много времени. Она не должна так быстро пережить приступ.

И нет, я ни за что на свете не соглашусь на альтернативный вариант доктора Блейн.

Мои пальцы обводят ее лицо, скользят по щеке и касаются губ. Они дрожат под моим прикосновением, и она дышит так тяжело, что я чувствую вкус ее выдохов на своем языке.

Между ее бровей появляется хмурый взгляд, а затем — любопытный румянец.