Спасение - Селена Уинтерс

Ее глаза слегка расширяются.

— О, я думала, ты моложе.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.

— Двадцать три.

— Шестнадцать лет разницы в возрасте. Это слишком грешно для тебя? — дразняще спрашиваю я.

Она качает головой.

— Нет, я думаю, это делает все более горячим.

Я хихикаю над ее наглостью.

— Хочешь выпить, маленькая лань?

Она кивает.

— Да, воды, пожалуйста.

— Вина не хочешь?

Я киваю на открытую бутылку на кофейном столике.

Она поджимает губы.

— Я выпью один бокал.

Возможно, ей понадобится еще несколько, чтобы пережить ночь со мной.

Наливая вино, я наблюдаю за тем, как пунцовая жидкость переливается в ее бокал, резко контрастируя с бледной нежностью ее рук.

— За незабываемый вечер, — произношу я тост, и ее глаза встречаются с моими. В них я вижу танец невинности, влекомой к пламени неизвестности. Я хотел бы оградить ее от тьмы нашего мира, но сегодня речь идет не о защите. Речь идет о том, чтобы заявить о своих правах.

Она кивает, делая глоток вина.

— Мои родители редко разрешали мне пить.

Я вскидываю бровь.

— Почему ты не попросила родителей о помощи?

Она пожевала губу.

— Потому что именно они заставили меня выйти замуж за своего мужа.

Слова вылетают из ее уст, как яд, отравляя воздух между нами. В моих жилах разгорается острый, холодный гнев, более горячий и мощный, чем любое виски. Моя рука крепко сжимает горлышко бутылки.

— Что они сделали? — рычу я, и мой голос звучит в тихой комнате как раскат грома. — Эти чертовы ублюдки, — шиплю я под дых. Родители должны были защищать ее, а не отдавать человеку, который может причинить ей вред.

Ярость настолько ощутима, что я почти чувствую ее вкус.

Она вздрагивает от моих слов, ее глаза лани расширены и полны страха. Она увидела во мне монстра, и мне остается только гадать, сколько времени пройдет, прежде чем она с криком убежит в ночь.

— Они нехорошие люди, — шепчет она.

Я откидываюсь на спинку плюшевого дивана, кожа скрипит под моим весом.

— Но ты хороший человек. Попавший в дерьмовую ситуацию.

Она кивает, ее глаза блестят в тусклом свете. Ее уязвимость взывает ко мне и уговаривает затаившегося внутри зверя, но я сопротивляюсь. Я сопротивляюсь, потому что дело не во мне. Дело в ней.

— Никто этого не заслуживает, — говорю я. — Ты заслуживаешь лучшего.

Она смотрит на меня, и по ее щеке скатывается одна-единственная слезинка.

— Почему… — Ее голос срывается, взгляд падает на руки. — Почему ты так добр?

Я пожимаю плечами.

— Может быть, есть часть меня, которая не так уж и испорчена. Часть, которая распознает нечто прекрасное, когда видит его. И я хочу защищать и лелеять это. И может быть, просто может быть, эта часть меня сильнее, чем мне хотелось бы признать. — Я добавляю это не потому, что ей нужно увидеть истинного мужчину под тканью сегодня вечером. Нам нужно увидеть истинные цвета друг друга и выяснить, сможем ли мы принять друг друга такими, какие мы есть.

— Хватит об этом, давайте поедим, — говорю я, снимая напряжение.

Я поднимаюсь с дивана и направляюсь на кухню. Звон столовых приборов и тарелок отвлекает от нашего разговора. Я ставлю две тарелки на маленький обеденный стол, достаю из духовки стейк и картофель фри из закусочной и раскладываю еду по тарелкам.

— Проходи и садись, — требую я.

Она неохотно поднимается с дивана и садится, ставя вино на стол.

— Выглядит очень аппетитно, даже если ты не готовил.

Я сажусь напротив.

— Я не знал, какую еду ты любишь.

— Стейк — это прекрасно.

Я улыбаюсь ей, когда в разговоре наступает затишье. Но в этом нет ничего неловкого: мы оба слишком сосредоточены на еде.

Пока мы едим, тишина отягощена невысказанными словами. Воздух заряжен тем электрическим напряжением, которое преследует нас.