Неспортивное поведение - Рэйчел Дайкен

Чтобы успокоиться, я сделал вдох через нос и выдохнул через рот, повторил этот процесс еще пять раз, затем спокойно сел на диван и позволил себе сосредоточиться на умиротворяющем звуке часов, тикавших на заднем плане.

Тишина оглушала.

Я сжал кулаки.

Моя вина.

Я сказал, что они должны притвориться, что встречаются.

Мне нужно прекратить делать поспешные выводы. Успокоиться, черт побери, и подумать о том, что могло подтолкнуть двух человек, которые этим утром выглядели так, словно были готовы поубивать друг друга, к поцелую… к такому поцелую.

Я закрыл глаза.

Затем быстро их открыл и снова схватил телефон, на этот раз посмотрел на угол съемки фотографии. Там стоял кто-то еще.

Любой наш товарищ по команде посмотрел бы в другую сторону или дал бы Миллеру «пять». Либо так, либо начал бы писать свой некролог.

Но не Андерсон.

Засранец Андерсон был достаточно хитроумным, чтобы сделать фото и запостить его везде, где только можно, но зачем? Чтобы доставить неприятности Миллеру? Чтобы меня выставили из команды после того, как я бы узнал, кто сделал фото, и надрал бы ему задницу? Сезон еще не начался. У менеджеров связаны руки, да и проблемы у них посерьезнее, чем поцелуй их звездного игрока с одной из черлидерш.

Ревность?

Или, возможно, он пытался разоблачить их блеф?

Возможно, он не поверил в то, что они состояли в отношениях, Бог свидетель, что он был осведомлен в том, как я отношусь к возможности, что Кинс будет встречаться с футболистом.

А если он не поверил в их ложь.

То не будет держаться от нее подальше.

Я откинулся на спинку дивана и застонал.

Я отказывался рисковать и сосредотачиваться не на футболе и отце, а даже на малейшую возможность того, что Андерсон снова испортит жизнь Кинс.

У меня сдавило в груди.

Мысли путались, вынося на первый план мрачные воспоминания о том, как нес в дом маленькую Кинси, а еще кровь, ее крики. И о том, как годы спустя она встречалась с Андерсоном, и пустота на ее лице не давала покоя. Этот контролирующий ублюдок должен сидеть в тюрьме.

Я серьезно относился к жизни своей сестры, к ее сердечным делам. Кое-кто мог бы сказать, что слишком чересчур. Но этот кое-кто может отправляться к черту, потому что никто не знал Кинс так, как я — не знал ее боли, не разделял ее.

Ведь, именно я тогда был с Кинс, помогал собирать осколки.

Когда ее бросили.

Когда она была потерянной.

Когда ей было больно.

Когда Андерсон унижал ее словами до тех пор, пока девушки, которую я знал, больше не стало.

Когда Кинс была лишь оболочкой той, которой она была сейчас. Когда она смотрела на пищу так, словно еда сейчас оживет и кинется на нее… Когда она совсем перестала приходить на праздники, потому что ее парень был таким садистским контролирующим ублюдком, что отказывался позволять ей видеться с ее семьей, опасаясь того, что мы расскажем ей правду… Что он обращался с ней, как с рабыней, и еще заставлял ее за это его благодарить.

Я ненавидел то, как много видел в Андерсоне общего с собой.

И вот через две недели начнется предсезонье.

Через. Две. Недели.

Я разблокировал телефон и снова набрал Миллера.

— Йо. — Он казался запыхавшимся.

— Йо? — повторил я. — Йо? Вот так ты отвечаешь на звонок после дерьма, вроде той фотографии в соцсетях? Йо?

— Ох, извини, ты ожидал, что я начну беседу с объяснений? Именно ты попросил меня это сделать, и при первых признаках того, что мы с Кинс встречаемся, ты облаиваешь мою задницу?

Миллер чересчур сильно защищался.

И у меня встали дыбом волоски на руках.

Я решил не трогать его.

Ведь, если я что точно и знал о своем друге, это то, что он начинал защищаться лишь тогда, когда что-то скрывал.

Я лишь молил Бога, чтобы это «что-то» не было связано с моей сестрой.

— Послушай, — я прочистил горло, пытаясь успокоиться. — Я тут подумал…