С того дня, когда я согласился взять на себя защиту Абеля, мною было принято решение вести дневник. Во-первых, при участии в столь значимом процессе дневник мог оказаться полезным, чтобы время от времени оживлять в памяти какие-то события. Во-вторых, он пригодился бы в качестве важного документа, если бы мой клиент был казнен и возникли бы (пусть даже совершенно необоснованные) подозрения, что я не сумел обеспечить для него надлежащей защиты. Наконец, мне хотелось оставить для себя памятные записи о том, что стало для меня самым сложным и напряженным делом после участия в Нюрнбергском трибунале.

Именно на основе подобных письменных источников: моего оригинального дневника с более поздними дополнениями, переписки с Абелем, официально опубликованных протоколов судебных заседаний и телеграфных сообщений, полученных мной из государственного департамента в процессе исполнения миссии в Берлине, – была написана эта книга. Почему я принял на себя защиту этого человека? Каким был Абель? Почему голоса при утверждении приговора в Верховном суде таким странным образом разделились: пять к четырем в пользу обвинения? Какие чувства испытывает американец, оказавшийся по ту сторону Берлинской стены, не обладая ни статусом дипломата, ни иммунитетом, но проводя переговоры с советской стороной? Оказался ли обмен, состоявшийся на Глиникском мосту, действительно в интересах Соединенных Штатов? Ответы на эти и многие другие вопросы можно найти среди упомянутых записей.

Сидя как-то поздним вечером в 1957 году, я обдумывал свои повседневные отношения с Абелем и занес в дневник такие строки (немного напыщенные, как мне теперь кажется):

«Мы – двое очень несхожих людей, которых волей случая сблизили судьба и американский закон… и вовлекли в классическое дело, требующее классического рассмотрения».

1957 год

Понедельник, 19 августа

– Джим, тут ФБР повязало русского шпиона. Ассоциация адвокатов хочет, чтобы ты взял на себя его защиту. Что думаешь по этому поводу?

Это был Эд Гросс из нашей юридической фирмы, который позвонил из Нью-Йорка. Судя по интонации, мне показалось, что, по его мнению, он сообщал мне дурную новость. Положив трубку, я повернулся к своей жене Мэри и рассказал ей обо всем. Она тяжело опустилась на кровать и устало произнесла:

– О нет! Этого только не хватало!

Было 9.30 утра, мы распаковывали вещи в нашем летнем коттедже в Лейк-Плэсиде, штат Нью-Йорк, среди Адирондакских гор. Начинался наш долгожданный двухнедельный отпуск, уже и так задержавшийся из-за дела, которое я вел в Верховном суде штата Висконсин.

Подобно всем женам, Мэри считала, что ее муж слишком много работает, и с нетерпением дожидалась передышки. Мы с ней и познакомились в Лейк-Плэсиде еще студентами колледжа, и оба были без ума от пейзажей Адирондака. Для городского юриста здесь было идеальное место, чтобы спустить накопившийся пар и развеяться.

Эд Гросс сказал: Бруклинская ассоциация адвокатов приняла решение, что именно я должен стать защитником в суде обвиненного в шпионаже полковника Рудольфа Ивановича Абеля. Сообщил, что Линн Гуднох, мой сосед в Бруклине, возглавлял выборный комитет. Более десяти лет назад Гуднох слышал мое выступление на тему Нюрнбергского процесса перед группой консервативно настроенных бруклинских юристов, в которую входили несколько известных американцев немецкого происхождения. Моя речь вызвала ожесточенные дебаты, и, как Линн сказал Эду, по его мнению, я умел твердо отстаивать свою точку зрения – то, во что действительно глубоко верил.

Я читал опубликованные за две недели до этого газетные отчеты о выдвижении обвинений против Абеля большим жюри присяжных Бруклина. В репортажах Абеля изображали человеком зловещим, «мастером шпионажа», возглавлявшим всю нелегальную сеть советских агентов в Соединенных Штатах.