Незнакомцы на мосту - Джеймс Донован (1964)

Но я с самого начала должен сообщить, в чем Абель мне так никогда и не признался. Он ни разу, ни одним словом не обмолвился, что вся его деятельность в Соединенных Штатах проходила под контролем из Советской России, по приказу из Москвы. Вам это может показаться невероятным, но такая возможность теоретически действительно существовала. Он мог оказаться полковником КГБ, который занялся шпионажем против США по собственной инициативе. Однако я всегда исходил из того, что доказательства вины самого Абеля, как и советских властей, пославших его со шпионским заданием, совершенно неопровержимы. Вся система защиты в суде строилась мною на этой предпосылке. Более того, Абель, прекрасно осведомленный о моей убежденности, деликатно принимал ее как должное и никогда не отрицал правды. Но в то же время, повторяю, ни разу прямо не допустил такого признания вслух. Даже в частных разговорах со мной.

Почему, как вы думаете? Неужели он считал меня человеком наивным, тайным сторонником советской системы или сбитым с толку юристом? Отнюдь нет. Если основательно проанализировать ситуацию, то такое откровенное признание не только противоречило бы всем его инстинктам, выработанным тридцатилетней железной дисциплиной, но, что гораздо важнее, не являлось необходимым для его защиты в суде. А именно этот пункт стал главным критерием при обсуждении нами юридической стороны дела. Однажды я попросил его назвать свое подлинное имя. Он некоторое время раздумывал, а потом задал вопрос мне:

– Эта информация необходима вам для моей защиты?

– Нет, – честно ответил я. Он притопнул ногой и предложил:

– Тогда давайте обсуждать по-настоящему насущные проблемы.

К тому же он с самого начала понял всю парадоксальность ситуации, в которой оказался я, став его назначенным судом адвокатом. Он знал о моей убежденности в том, что, обеспечивая ему честную защиту, я тем не менее буду продолжать служить своей стране и выполнять профессиональный долг. Но видел он и различие между информацией, необходимой для защиты своих законных прав, и прочими данными, которые могли не представлять интереса в суде, зато очень интересовали американскую контрразведку. Откровенность в сочетании со сдержанностью требовалась от обеих сторон и соблюдалась ими.

Подобные уникальные отношения между адвокатом и клиентом оказали мне неоценимую помощь при написании воспоминаний о деле полковника Абеля. Я бы запятнал свою профессиональную честь, если хотя бы в какой-то момент воспользовался к своей выгоде тем фактом, что Абель навсегда скрылся по ту сторону «железного занавеса». Он знал о моем намерении написать эту книгу, работу над которой я начал в 1960 году вскоре после утверждения приговора Верховным судом. Он даже заявил, что, поскольку подобная книга, несомненно, будет написана, для него было бы предпочтительнее, чтобы автором стал я, нежели «профессиональный литератор, который мог бы что-то преувеличить или даже исказить факты, чтобы привлечь дополнительный интерес публики».

Вот почему и сейчас мне бы не хотелось обмануть оказанное им доверие. Хотя подобные декларации так или иначе бессмысленны, поскольку я не знаю ничего, что могло бы использоваться против него задним числом, где бы он ни находился в данный момент. Сам по себе факт, который в глазах рядового американца станет свидетельством особой опасности советского шпиона, который не разгласил никакой лишней информации, на родине Абеля послужит подтверждением его преданности и патриотизма. Натан Хейл[2] был казнен, но уважаем даже британцами, а для нас его память священна.