Кровавые жернова - Воронин Андрей Николаевич (2003)

От церкви он пошел не к деревне, а стал спускаться по залитой серебристым лунным светом узенькой тропинке с пригорка вниз, к лугу. На лугу, ни на мгновение не остановившись, он свернул и направился к реке. Через четверть часа он уже стоял у высокого дощатого забора, держа на вытянутых руках, как тарелку, полную супа, икону, завернутую в белое полотенце.

Из-за забора раздался тихий голос:

– Иди сюда.

И мальчик повиновался ему, словно это был голос отца. Вошел во двор. С плеч Ястребова крупными складками спадала шелковая накидка. Его глаза были такими же невидящими, как и глаза мальчика. Лунный свет заливал двор; желтый песок, двумя холмиками лежащий у подкопанного огромного мельничного жернова, был похож на пепел, такой же серый и серебристый. На площадке неподалеку от мельничного жернова было выложено изображение иконы, принесенной мальчиком из церкви. Разноцветные мелкие кристаллики поблескивали и искрились, и изображение казалось стеклянным в лунном свете.

Ястребов заставил мальчика остановиться у ямы, взял в руки зубчатую доску, похожую на гигантский гребень, и принялся этой доской, этим странным гребнем, бормоча и выкрикивая гортанное слово, проводить по выложенному на песке изображению иконы. Мелкие сверкающие кристаллики смешивались, меняли места. И вскоре изображение исчезло, черное смешалось с белым, красное – с синим.

Ястребов заровнял площадку.

– Туда положи, слышишь, под камень.

Ребенок опустился на колени, спрятал икону под подкопанный мельничный жернов.

– Засыпай ее.

И сын священника собственными руками принялся сталкивать, сыпать в яму песок пепельного цвета. Вскоре Ястребов заровнял место. Приблизился к ребенку, положил на голову обе свои руки, крепко сжал пальцы, свел ладони, словно боялся, что голова мальчика выскользнет из ладоней, как арбуз.

– Все. Забудь, что было, иди и ложись спать. Ты сюда не приходил. Я тебя не звал. И в церкви тебя не было. Ты спал, даже никаких снов не видел. Ты меня понял? – глядя в невидящие глаза ребенка, внятно произнося каждое слово, говорил Ястребов.

Мальчик моргнул, но кивнуть головой не смог, так крепко сжимал его голову мужчина в длинной шелковой накидке.

Доведя мальчика до калитки, Ястребов вытолкнул его.

– Иди и никогда сюда не возвращайся, – словно бы ударил в спину голос.

И Илья пошел, ускоряя шаг.

Он неслышно вошел в дом, повесил в шкаф ключи от церкви. Тихо проскользнув в спальню, он даже не взглянул на старших братьев, забрался под одеяло, свернулся калачиком и забылся сном.

А наутро к дому священника прибежал церковный староста, возбужденно размахивая руками, словно отгоняя назойливых ос.

– Батюшка Павел, – еще с порога закричал старик, – церковь открыта, дверь нараспашку!

– А в церкви никого?

– Обокрали! – воскликнул священник.

Холмогоров вошел в гостиную. Он уже был одет и умыт. Спокойно посмотрел на нервничающего старика, на перепуганного отца Павла, на побледневшее лицо матушки Зинаиды.

– Когда вы это увидели?

– Сын пастуха сказал. Он стадо гнал возле церковной ограды, смотрит: церковь открыта, и в ней никого. Я уже там побывал, это пять утра было…

– Господи, помилуй! – быстро обуваясь, бормотал отец Павел.

– Я подвезу, – сказал Холмогоров.

Вскоре машина уже стояла у церкви.

– Наверное, нет иконы, – крестясь, а затем переступая порог церкви, прошептал Андрей Алексеевич.

– Как нет!?

Втроем мужчины вошли в алтарь.

– В милицию надо, – сказал священник, глядя на церковного старосту, а затем на Холмогорова, словно спрашивал разрешения на подобный поступок.

Холмогоров кивнул. Доски пола поскрипывали, он рассматривал их.

– Вечером церковь убирали? – спросил он.

– Да. Я сам собственными руками закрыл и замки еще проверил. Я всегда так делаю. Отец Павел и матушка уже пошли, а я остался свечи убрать с женщинами. Мы вместе выходили.