Завоеватель сердец - Джорджетт Хейер (1931)

Игра в кошки-мышки продолжалась; мужчина становился все смелее, а женщина вела себя все более невразумительно и непостижимо даже для себя самой. Что думал об этом Мудрый Граф, оставалось только гадать. Сохраняя невозмутимое выражение лица, он уголком глаза поглядывал на герцога и говорил о чем угодно, только не о браке. Что до миледи, то она смиренно складывала руки на коленях и взирала на происходящее с затаенной улыбкой. Герцога могли бы насторожить искорки, вспыхивающие в ее глазах, но что он знал о женщинах? Ровным счетом ничего, как клятвенно уверял сам: в этом не было никаких сомнений.

Проведя ладонью по ее шее, скользнув по полной груди и остановившись на талии, он пылко вскричал:

– Неужели все это должно пропадать зря? Фи, миледи, здесь вы крупно ошибаетесь: вы буквально созданы для мужчины, клянусь честью!

С этими словами Вильгельм раскрыл ей свои объятия; в его улыбке чувствовалась страсть, готовая покорить женщину даже против ее воли. Она ускользнула от него, что лишь укрепило его уверенность в своей победе. Бастионы Матильды рушились один за другим под натиском куда более стремительным, чем она могла ожидать. Любая другая не столь знатная девушка на ее месте уже давно бы упала в его объятия; но дочь графа Болдуина должна была прислушиваться не только к голосу своего сердца. Если герцог пробил брешь в ее оборонительных укреплениях, это лишь подбрасывало дров в костер ее гордости. Матильда была в ярости: загнанная в угол, она готовилась к отчаянной схватке.

Юдифь, озадаченно наморщив лоб, пробормотала:

– Котенок, этот факел может обжечь тебе пальцы.

– Я заставлю его отступить и сдаться.

Более от Матильды добиться ничего не удалось. Она унизит и отвергнет его. Он ведет себя с излишней самоуверенностью? Она покажет ему, какая пропасть лежит между благородными людьми и низкорожденными бастардами.

А герцог даже не подозревал ни о чем подобном. Другие же могли заподозрить неладное: одним из тех, кто догадывался о том, какой плетью миледи подстегивает собственную враждебность, являлся Рауль. Своим знанием он был обязан леди Юдифь, которая однажды лениво обронила нужные слова и весело рассмеялась, заметив, как он изменился в лице.

– Мадам, – убежденно сказал он, – миледи Матильде нужно быть очень осторожной, если она вздумает затронуть эту тему. Я говорю совершенно искренне: послушайтесь моего совета.

– Не съест же он ее, в конце-то концов, – с полным знанием дела отозвалась Юдифь. Она увидела, что он очень обеспокоен, и решила – настало время рассказать сестре о том, как был воспринят ее намек.

А слова Рауля, в которых прозвучало недвусмысленное предостережение, лишь еще сильнее разожгли аппетит Матильды. Отныне женщина стала обращать на юношу внимание; однажды утром, во время соколиной охоты, даже поравнялась на своей лошадке с его огромным Версереем. Она была достаточно искушена в искусстве светской болтовни, чтобы направить разговор в нужное русло; и после краткой преамбулы со слабой улыбкой сказала:

– Наверняка друзья герцога, мессир[30], посоветуют ему оставить в покое свою новую жертву.

– Миледи, герцогу не дают досужих советов, – с предельной откровенностью выразился Рауль.

Матильда метнула на него оценивающий взгляд из-под густых ресниц.

– Он потерял голову от любви. – Леди выдержала паузу. – Если я вновь выйду замуж, то жених не должен уступать мне в благородстве происхождения. Я говорю столь открыто, потому что знаю – вы пользуетесь доверием герцога, – высокомерно добавила она, однако выглядела при этом словно маленькая девчонка, с замиранием сердца ожидающая родительской похвалы.

Рауль в ответ лишь покачал головой. Встретившись с Матильдой взглядом, он кое-что прочел в ее глазах и ощутил к ней острый прилив жалости, справедливо заподозрив, что женщина разрывается между двумя крайностями, каждая из которых способна погубить ее.