История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника - Юзеф Игнаций Крашевский (1875)

– О! – рассмеялся татарин. – Ты добрый человек! О! Ты человек спокойный. Когда же в Чёрной балке засесть? Говори!

Доршак, казалось, размышляет.

– Если день будет ясный, через три дня, если слякотный – в первый ясный день.

Глаза татарина засветились, он начал хлопать в ладоши: прибежали слуги.

Он велел подать кумыса. Они сидели в молчании и пили из роговых кубков. Мурза размышлял, Доршак думал.

– Быть может, – проговорил он, – что какой-то день посидите напрасно, а стоит подстерегать такой улов!

– А из мужчин?

– Может быть несколько.

– Будут защищаться?

– Должны, но что они сделают вчетвером на пятьдесят или сто?

– А ты? – спросил Мурза.

– Я буду, пусть твои в меня не стреляют, дам знак свистом, а сам убегу, – бормотал Доршак, который по-татарски говорил хорошо.

Подали друг другу руки.

– За платой придёшь на другой день – я посмотрю женщин, я знаю, сколько у нас какая стоит.

– Я знаю, что могут дать выкуп.

Они замолчали.

Доршак посидел минуту задумчивый. Мурза дал ему трубку и кормить его хотел, но тот посмотрел на солнце и встал. Ещё раз подали друг другу для знака руки. Конь стоял у шатра, собаки лежали у его ног. Доршак вскочил на седло и пустился рысью к зелёным горам в отдалениии. Солнце припекало. Не скоро он достиг тени и оврага, только там они с конём могли вздохнуть. Знакомыми ему тропинаками сокращая насколько можно дорогу, подстароста ближе к вечеру очутился в Гродке. Не доезжая до замчика, он смерил его любопытными глазами. На мосту как раз стояли мечникова, Ядзя, ксендз Жудра и Янаш. Отсюда они разглядывали околицы. Увидев Доршака, ехавшего на уставшем коне, мечникова произнесла:

– Правда, что лицо немилое, голос дикий, зрение острое, но человек в этом неповинен, а он гораздо лучше, чем выглядит. Оговорили его. Сегодня целый день, вижу, околицу сам, нарываясь на опасность, перетрясал, чтобы убедиться, могу ли я безопасно её осмотреть. Я ему за это благодарна.

– А у меня какое-то к нему отвращение, – прервала девушка.

– Но тихо! Он приближается, – упрекнула мать.

Доршак заранее спешился и, приветствуя, снял шапку.

– Я объехал, – сказал он, – не только наши земли, но пустился немного в степь и в разные, известные мне, закоулки, нигде живой души. Татаров вытянули, кочующих – ни следа, спокойно; могу сказать, что издавна никогда такой тишины и покоя не было.

– Бог заплатит за добрую весть, – отвечала пани Збоинская, – идите же отдыхать, прошу, а позже поговорим, когда бы можно выбраться и как.

– У меня есть лёгкая каретка и конь, к ней привыкший, на которой почти везде можно проехать. Каретка не трясёт, конь спокойный. Дороги за эти дни даже в лесах высохли.

Янаш смотрел, не говоря ничего. В стороне стоял Никита и слушал это интересное повествование. Мечникова приняла это к сведению, а Доршак, видя её молчащей, пошёл в замок.

– У меня даже сердце смеётся от этой поездки по лесам и горам, – начала щебетать Ядзя. – Что это будет за милая вещь! Что мы там за деревья, цветы, животных, птиц увидим! Уже многих из тех, которых я здесь видела, если бы описала у нас, то бы мне не поверили. А тот кустик, что перьями и пухом розовым цветёт, а те лилии, – и она хлопнула в ладоши.

Янаш смотрел как-то грустно, а Никита хмуро и с нетерпением, плохо объяснимым. Его можно было заподозрить, что если бы хватило храбрости, он вмешался бы в разговор.

– Да, это милая вещь, – сказал Янаш, – новые края и новые чудеса Божьего всемогущества, но я всегда свой, поездку не могу разрешить, пока лучше не изучу, в какую сторону она поведёт… и это моя вещь.

Пани мечникова рассмеялась.

– Вы – тиран с этой своей заботой о нас, пожалуюсь же его милости, когда вернёмся. Слышишь!

– Слышу и на кару хотя бы на хлеб и воду готов, я выполнил д о л г.

Ядзя приблизилась к его уху и шепнула, заслоняясь ручкой:

– Трус! Трус!