Других потомков не оставил он».

Я этим ропотом весьма смущен,

И, хоть в глаза мне говорят иное,

Что толку? Нет душе моей покоя.

Но я хочу с народом жить в ладу,

Поэтому решение такое

Мной принято: мальца я уведу

И поступлю с ним, как с его сестрою.

Решил я также, что от вас не скрою

Свой замысел, а подготовлю вас.

Прошу послушной быть и в этот раз».

Гризельда, выслушав, проговорила:

«Всегда и ныне мой ответ один:

Что вам угодно, мне тем самым мило,

Пускай умрут и дочь моя, и сын

По вашему приказу, господин;

Роптать не буду, лишь скажу, что дети

Скорбь принесли мне, горшую на свете.

Распоряжайтесь вашею рабой.

Ах, не советовать, должна молчать я!

В тот день, как взяли вы меня с собой,

Я дома сбросила не только платье,

Но и свободу. Вся я без изъятья

Принадлежу лишь вам. Любой приказ,

Любой запрет всегда приму от вас.

Когда бы ваша воля мне заране

Была известна, я навстречу ей

Пошла б, не ожидая приказаний.

Ее теперь я знаю, и – ей-ей! -

Лишь послушание в душе моей.

Коль смерть моя была бы вам полезна,

Она была б мила мне и любезна.

Что смерть? В сравненье не идет она

С любовью к вам». Маркграфа столь покорный

Ответ смутил. Он видел, что жена

К нему полна любовью непритворной,

И очи опустил. Хотя бесспорно

Он был растроган, все ж он вышел вон,

Вид сделав, что тоскою омрачен.

И вот дворецкий, – тот, что так безбожно

Когда-то у Гризельды отнял дочь, -

Еще наглей, коль быть наглей возможно,

Теперь унес красавца сына прочь.

Бедняжка мать безропотно, точь-в-точь

Как и тогда, дитя благословила

И нежно поцелуями покрыла.

О том лишь попросила, чтобы труп

Ее сыночка в землю схоронили,

Дабы ни птичий клюв, ни песий зуб

Не тронули укрытого в могиле.

Не дав ответа и еще унылей

Взглянув на мать, дворецкий вышел вон.

И был в Болонью мальчик отвезен.

Терпение Гризельды изумляло

Все больше мужа. Если б он не знал,

Какую страстную любовь питала

Гризельда к детям, то бы думать стал,

Что крови дух ее давно алкал

И что ей служат маской лицемерной

Повадки и слова супруги верной.

Но он отлично знал, что лишь он сам,

Лишь он один дороже ей, чем дети.

И вот спросить хотел бы я у дам:

Что дать могли ему все пытки эти?

Какой еще суровый муж на свете

Испытывать мог хуже женин нрав?

Но на своем стоять решил маркграф.

Он был одним из тех людей, которым

Отречься от своих решений – яд;

Им это худшим кажется позором,

И на своем они всегда стоят,

Как будто разум их в тиски зажат.

Решив жену подвергнуть испытанью,

Все дальше шел маркграф без колебанья.

Он за женой следил во все глаза,

Не выдаст ли в ней слово, иль движенье,

Иль тайно оброненная слеза

По отношенью к мужу раздраженья.

Но все напрасно, – то же выраженье

Любви сияло на лице у ней,

Как на заре ее счастливых дней.

У них в душе единая царила,

Казалось, воля. То, чему был рад

Ее супруг, и ей желанно было.

И жизнь их наполняли мир и лад.

Гризельда доказала, что преград

Не ведает любовь супруги верной,

Всегда послушной, преданной безмерно.

Жестокость государя всю страну

Весьма смущала. Люди говорили,

Что, взяв себе безродную жену,

Ее детей он сам обрек могиле.

Не удивляюсь, что везде ходили

Такие слухи: всяк был убежден,

Что дочь и сын вкушают вечный сон.

Народ, любивший Вальтера доселе,

Его душой возненавидел всей.