Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер (1988)

Невесту юную введя в покои

(С ней рядом шел ее прелестный брат),

Гризельда им внимание такое

Сумела оказать, что всякий рад

Был посмотреть. Когда же все подряд

Уселись гости, Вальтер чрез минутку

За ней велел сходить и словно в шутку

Ее спросил: «Тебе моя жена

Как нравится? Скажи мне откровенно».

«Мой господин, – ответила она, -

Клянусь, красавицы столь совершенной

Досель никто не видел во вселенной.

Успеха всякого желаю ей.

Пошли вам бог счастливых много дней!

Лишь об одном прошу вас: испытанью

Жестокому ее не подвергать.

Она такое нежное созданье,

И, полагаю я, отец и мать

Ее взрастили так, что не под стать

Страданье ей, с которым может сжиться

Воспитанная в нищете девица».

Когда маркграф увидел, как полна

Она несокрушимого смиренья,

Взглянул в глаза, прозрачные до дна,

Не омраченные притворства тенью,

И вспомнил, как она все униженья

Безропотно сносила день за днем,

К ней сострадание проснулось в нем.

«Моя Гризельда, – молвил он, – довольно!

Ты чашу горя выпила до дна.

Достаточно тебя терзал я больно;

Подобных мук из женщин ни одна

Не испытала. Милая жена!

Какой ты клад, отныне буду знать я».

И он Гризельду заключил в объятья.

Она, еще не отойдя от мук,

Стояла, слов его не понимая,

Как будто ото сна восстала вдруг,

Объята изумлением без края.

«Клянусь Христом, Гризельда дорогая, -

Сказал маркграф, – супруга ты моя;

Свидетель бог, другой не знаю я.

Вот дочь твоя, – считала ты напрасно

Ее моей невестой и женой.

А этот мальчик, юный и прекрасный, -

Твой сын, Гризельда, и наследник мой.

Поверь мне, оба рождены тобой.

Я их взрастил в Болонье, у графини

Да Панико. Прими обоих ныне.

Пускай меня не обвиняют в том,

Что поступал я дико и жестоко.

Нет, не жестокостью я был ведом,

А лишь стремлением познать глубоко,

Каков твой нрав и нет ли в нем порока.

Детей не умертвил я, а, любя,

Их воспитал, Гризельда, для тебя».

Она, услышав это, вдруг упала

Без чувств, от радости почти больна.

Потом, придя в себя, детей призвала

И целовать их бросилась она.

Из глаз ее соленая волна

Слез материнских полилась без края,

Любимым детям лица орошая.

Кто б мог свое волненье побороть,

Внимая горькие рыданья эти?

«О господин, воздай же вам господь, -

Она промолвила, – за то, что дети

Опять со мной. Теперь ничто на свете

Не страшно мне. Раз вновь я вам мила,

То даже в смерти я не вижу зла.

О дорогие дети! Ваша мать

Считала, что гниете вы в могиле.

Неправда это! Божья благодать

И ваш отец вам жизни сохранили».

Но тут ей снова силы изменили,

Опять отхлынула от сердца кровь,

И бедная без чувств упала вновь.

Своих детей она с такою силой,

На землю падая, прижала вдруг,

Что вырвать их едва возможно было

Из пораженных судорогой рук.

Придворные, стоявшие вокруг,

От состраданья плакали, не смея

К ней подойти, лицо склонить над нею.

Словами, ласки полными, супруг

Ее старался исцелить от горя,

Да и другие все к забвенью мук

Ее нудили, государю вторя.

И вот в себя пришла Гризельда вскоре.

Отрадно было видеть, как маркграф

К ней нежен был, опять ей мужем став.

Когда нашли, что им вмешаться надо,

Ее в покои дамы увели

И, снявши там с нее тряпье, в наряды,

Сверкающие златом, облекли.

С короною и в платье до земли

Гризельда в зал вернулась, вся сияя,

И поклонилась ей толпа людская.