Фараон - Болеслав Прус (1895)

– Ты еще не спишь? – удивился Тутмос. – О боги, после стольких дней мучительной тряски!.. А я-то надеялся, что удастся соснуть хотя бы до восхода солнца.

– Как там Сарра?…

– Будет здесь послезавтра или ты у нее на хуторе, на том берегу Нила.

– Только послезавтра?!

– Только?… Выспался бы ты лучше, Рамсес. Слишком много накопилось у тебя в сердце черной крови. И оттого тебя бросает в жар.

– А что ее отец?…

– Он – человек порядочный и неглупый. Зовут его Гедеон. Когда я сказал ему, что ты хочешь взять его дочь, он бросился на землю и стал рвать на себе волосы. Я, конечно, выждал, пока окончатся эти излияния отцовского горя, поел кое-чего, выпил вина, и мы приступили к переговорам. Гедеон, обливаясь слезами, сначала клялся, что предпочел бы видеть свою дочь в могиле, чем чьей-нибудь любовницей. Тогда я сказал ему, что он получит под Мемфисом, на берегу Нила, хутор, который приносит два таланта годового дохода и свободен от налогов. Он вознегодовал. Я пообещал ему еще один талант ежегодно золотом и серебром. Он вздохнул и заметил, что его дочь три года училась в Пи-Баилосе. Я набавил еще талант. Но Гедеон все тем же безутешным тоном стал уверять, что теряет очень хорошую должность управляющего у господина Сезофриса. Я объяснил, что ему незачем бросать эту должность, и прибавил еще десять дойных коров с твоего скотного двора. Лицо его несколько прояснилось. Он признался мне под глубочайшим секретом, что на его Сарру обратил уже внимание один очень важный господин, некто Хайрес, который носит опахало над мемфисским номархом. Я пообещал ему еще бычка, небольшую золотую цепь и ценное запястье. Таким образом, за Сарру придется отдать: хутор, два таланта наличными ежегодно, десять коров, бычка, цепь и золотое запястье. Это ее отцу, почтенному Гедеону. А ей самой – что ты пожелаешь.

– Ну а как вела себя Сарра? – спросил наследник.

– Пока мы договаривались, она гуляла по саду, а когда закончили переговоры и спрыснули их хорошим еврейским вином, – знаешь, что она сказала отцу?… Что если бы он не отдал ее тебе, она бросилась бы со скалы. А теперь ты можешь спать спокойно, – закончил Тутмос.

– Сомневаюсь, – ответил наследник. Он стоял, опершись на балюстраду, и глядел в пустынную частъ парка. – Знаешь, мы по дороге натолкнулись на труп повесившегося крестьянина!..

– О! Это похуже скарабеев! – поморщился Тутмос.

– Бедняга покончил с собой с горя: солдаты засыпали канал, который он десять лет рыл для себя в пустыне.

– Во всяком случае, он уже крепко спит… Пора, пожалуй, и нам…

– Бессовестно поступили с этим человеком, – продолжал наследник. – Надо найти его детей, выкупить их и дать им участок земли в аренду.

– Но это надо сделать под большим секретом, – заметил Тутмос. – Иначе все крестьяне начнут вешаться, и нам, их хозяевам, ни один финикиянин не поверит в долг и медного дебена.

– Брось шутки! Если б ты видел лицо этого крестьянина, ты тоже не заснул бы…

Вдруг снизу, из чащи парка, послышался голос не очень громкий, но отчетливый:

– Да благословит тебя, Рамсес, единый и всемогущий бог, которому нет имени на языке человека, ни изваяний в священных храмах!

Изумленные юноши перегнулись через перила.

– Кто ты?… – громко спросил наследник.

– Я – угнетенный египетский народ, – медленно и спокойно произнес голос.

Потом все стихло. Ни малейшее движение, ни малейший шорох ветвей не выдали присутствия поблизости человека.

По приказу наследника выбежали прислужники с факелами, спустили собак и обыскали все кусты. Но никого не нашли.

– Кто бы это мог быть?… – спросил Тутмоса взволнованный наследник. – Может быть, дух того крестьянина?

– Дух? – повторил адъютант. – Я никогда не слышал, чтобы духи говорили, хотя не раз стоял в карауле у храмов и гробниц. Я скорее готов предположить, что с нами говорил кто-нибудь из твоих друзей.

– Зачем же было ему скрываться?