Его величество Рамсес ХII, как обычно перед советом, совершал в своей молельне жертвоприношение богам. Это продолжалось довольно долго. Поминутно из отдаленных покоев появлялся какой-нибудь жрец или чиновник, сообщая последние сведения о ходе богослужения: «…Сломал печать на дверях молельни… Совершает омовение бога… Облачает его… Закрыл двери…» Лица присутствующих выражали беспокойство и подавленность. Только Херихор сохранял хладнокровие, тогда как Патрокл не скрывал нетерпения, а Нитагор время от времени нарушал торжественную тишину мощными раскатами своего голоса. При каждом таком неприлично громком возгласе старого вояки придворные шарахались, словно испуганные овцы, и переглядывались между собой, как будто желая сказать: «Грубый солдафон, всю жизнь воюет с варварами – что с него спросишь?…»

В отдаленных покоях послышался звон колокольчика и бряцание оружия. В зал вошли двумя рядами гвардейцы в золотых шлемах и нагрудниках, с обнаженными мечами, затем два ряда жрецов, и наконец показались носилки с фараоном, который восседал на троне, окруженный облаками дыма из кадильниц.

Властелин Египта, Рамсес ХII, был человек лет шестидесяти, с увядшим лицом. На нем был белый плащ, на голове красно-белый колпак с золотой змеей, в руке длинный жезл.

При появлении процессии все пали ниц. Один только Патрокл, как истый варвар, ограничился низким поклоном, а Нитагор опустился на одно колено, но тотчас же встал.

Носилки фараона остановились перед возвышением, на котором под балдахином стоял трон из черного дерева. Фараон медленно сошел с носилок, окинул взором присутствующих и, воссев на трон, устремил глаза на орнамент, изображавший розовый шар с голубыми крыльями и зелеными змеями.

Направо от фараона стал верховный писец, налево – судья с жезлом, оба в огромных париках.

По знаку верховного судьи все или сели на пол, или опустились на колени. Верховный писец обратился к фараону:

– Господин наш и могучий повелитель! Твой слуга Нитагор, великий страж восточной границы, прибыл, чтобы воздать тебе почести, и привез дань от покоренных народов: малахитовую вазу, наполненную золотом, триста быков, сто коней и благовонное дерево тешеп.

– Скудная это дань, господин мой, – проговорил Нитагор. – Настоящие сокровища мы нашли бы на берегах Евфрата, где гордым, но слабым царям очень не мешало бы напомнить времена Рамсеса Великого.

– Ответь моему слуге Нитагору, – обратился фараон к писцу, – что слова его будут приняты во внимание. А теперь спроси, что он думает о воинских способностях моего сына и наследника, с которым он вчера имел честь сразиться под Пи-Баилосом?

– Наш властелин, повелитель девяти народов, вопрошает тебя, Нитагор… – начал было верховный писец. Но, к величайшему смущению придворных, старый полководец грубо перебил его:

– Я и сам слышу, что говорит господин мой… Устами же его, когда он обращается ко мне, мог бы быть лишь наследник престола, а не ты, верховный писец.

Писец с изумлением посмотрел на смельчака, но фараон ответил:

– Правду говорит мой верный слуга Нитагор.

Военный министр склонил голову, как бы в знак согласия.

Верховный судья возвестил жрецам, чиновникам и гвардии, что они могут пройти в сад, и сам, вместе с писцом, поклонившись трону, первый покинул зал. В зале остались только фараон, Херихор и оба полководца.

– Напряги слух твой, повелитель, и выслушай мои жалобы, – начал Нитагор. – Сегодня утром прислуживающий жрец, пришедший по твоему повелению умастить мне волосы, сказал, чтобы я, входя к тебе, снимал сандалии. Между тем всем известно не только в Верхнем и Нижнем Египте, но и у хеттов, а также в Ливии, Финикии и в стране Пунт,[11] что двадцать лет назад ты пожаловал мне право являться перед тобой в сандалиях.

– Правда твоя, – сказал фараон. – Я вижу, что при дворе завелись непорядки.

– Прикажи только, о царь, и мои ветераны наведут порядок… – подхватил Нитагор.