4-е Евангелие распространялось, как и синоптические, на греческом языке и так же, как они, содержит много скрытых арамеизмов. Некоторые исследователи, например англичанин Ч.Ф. Берни, даже утверждали, что оно вначале было написано на арамейском языке{996}. Его интеллектуальные корни долго искали в эллинской культуре: в XIX в. Давид Фридрих Штраус считал Иоанна свидетелем александрийской философии; были утверждения, что понятие «Логос» (Слово) в прологе было ему подсказано трудами греческих мыслителей, например его современника Филона Александрийского. Но похоже, что 4-е Евангелие впитало в себя больше еврейской мудрости, чем греческой премудрости-«софии»{997}. Хотя в то время в Палестине действительно было большое взаимопроникновение этих двух культур, объединявшее их, открытие рукописей Мертвого моря пересадило это Евангелие обратно, на иудейскую почву. Противопоставление Добра и Зла, Света и Тьмы напоминает их противопоставление в кумранских рукописях. И оттого, что его использовали гностики, не следует делать его сочинением этих сектантских групп. Напротив, Иоанн настаивает на Воплощении («И Слово стало плотью») и на телесности Воскресения (святой Фома желает вложить свой палец в раны Иисуса).

5. Предназначение Евангелия: оно написано для читателей, которые раньше исповедовали разновидность иудаизма, принятую в диаспоре, или язычество.

Все они уже были обращены в христианство, но их нужно было укрепить в вере, убедить в верности «высокой христологии», которая делала Иисуса изначально существовавшим Сыном Бога Отца, порожденным до начала веков. Общины, просившие прислать им Евангелие Иоанна, какое-то время оставались на периферии «большой Церкви» и лишь потом присоединились к ней.

Все это означает, что Иоанн был одаренным писателем, имел такой же авторитет, как апостолы, и при этом был сильным богословом, привыкшим к долгим беседам священников. Не случайно в символике евангелистов его символ — орел[67].

Иоанн — не компилятор, который пишет свою работу по устным или письменным источникам, а свидетель подлинных слов и поступков Иисуса. Он пишет с властностью новатора, на что не решился ни один другой евангелист. Он интеллектуал, Иоанн Богослов, как его прозвали, который долго размышлял и убежден, что не искажает мысль своего Божественного учителя. Воспоминания, которые он воспроизводит, возникли в его памяти благодаря помощи «духа истины», другое имя которого — Параклит, что по-гречески значит «утешитель». Иоанн вкладывает в уста Иисуса слова: «Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит (курсив мой. — Авт.) вам все, что Я говорил вам»{998}. В своем Первом послании Иоанн настаивает на том, что является свидетелем:

«О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни — ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам (другой вариант перевода: «которая возвратилась к Отцу и явилась нам…». — Пер.) — о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами…»{999}

Нет ничего сильнее, чем это решительное, подкрепленное прочными основаниями и доводами утверждение: «…что мы слышали, что видели, […] что рассматривали и что осязали…»(курсив автора этой книги. — Пер.). Нет никаких причин отрицать его: Иоанн видел и слышал Иисуса из Назарета, рассматривал его и прикасался к нему и гораздо позже, на закате своей жизни, когда писал свое послание, все еще был этим потрясен. Немного дальше в том же тексте он пишет: «И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру»{1000}.

Кем был ученик, которого любил Иисус