Солнце светит сквозь шторы. Плеск воды в душе, запах чужих простынь, чужого тела. Саймон лежит голый на широкой двуспальной кровати, под толстым белым одеялом. Он приподнимается – ноги гудят, подташнивает, – прищурившись, оглядывает комнату. Закрытая боковая дверь – наверное, в ванную; фотографии в тонких чёрных рамках – городские пейзажи; стенной шкаф с рядами пиджаков и рубашек, подобранных по цвету.

Саймон выбирается из постели, ищет глазами на полу одежду – должно быть, оставил в гостиной. Ночь он помнит смутно, и она кажется ему самым ярким в его жизни цветным сном, а не явью. Джинсы и тенниска лежат скомканные под кофейным столиком, его любимые кроссовки брошены под дверью. Наспех одевшись, он смотрит в окно – внизу спешат куда-то люди с портфелями и стаканчиками кофе. Где-то в другом мире утро понедельника.

Плеск воды в душе стихает. Саймон возвращается в спальню, а из ванной выходит Ян, с полотенцем вокруг бёдер.

– Привет! – Улыбнувшись Саймону, он снимает полотенце, энергично вытирает голову. – Хочешь чего-нибудь? Кофе?

– Хмм, – медлит Саймон. – Да нет, не надо. – Он смотрит, как Ян роется в стенном шкафу, достаёт чёрные трусы, тонкие чёрные носки. – Где ты работаешь?

– “Мартел и Макрэй”. – Ян застёгивает дорогую на вид белую рубашку и тянется за галстуком.

– Это что?

– Финансовое консультирование. – Ян хмурится, глядя в зеркало. – Да ты, я вижу, и вправду не знаешь ничего?

– Я же говорил, я приезжий.

– Да успокойся. – У Яна чересчур ослепительная улыбка адвоката.

– А на работе, – спрашивает Саймон, – знают, что тебе нравятся парни?

– Да ну! – Ян коротко смеётся. – И не хочу, чтоб знали.

Он отходит от шкафа, и Саймон пропускает его вперёд.

– Ну, я побежал. А ты будь как дома, хорошо? Главное, дверь за собой захлопни, когда будешь уходить. Она автоматическая, – объясняет Ян. Схватив из шкафа в коридоре пиджак, он задерживается в дверях. – Было здорово.

Оставшись один, Саймон застывает на миг. Клара не знает, где он. И Герти, наверное, с ума сходит. Восемь утра – значит, в Нью-Йорке одиннадцать; шесть дней, как он уехал. Что он за человек, поступать так с матерью? В кухне на столе он находит телефон. Слушая гудки, представляет телефонный аппарат у них дома – кнопочный, кремового цвета. Мысленно видит, как Герти спешит к телефону – мамочка, родная, надо ей всё объяснить, – как она нетерпеливо хватает трубку.

– Алло!

Саймон вздрагивает: Дэниэл.

– Алло, – повторяет Дэниэл. – Кто говорит?

Саймон откашливается.

– Привет!

– Саймон! – Дэниэл выдыхает, протяжно и шумно. – Господи! Какого хрена, Саймон! Где тебя носит?

– Я в Сан-Франциско.

– И Клара с тобой?

– Да, со мной.

– Ясно. – Дэниэл говорит не спеша, с расстановкой, будто обращаясь к капризному ребёнку – И что же ты делаешь в Сан-Франциско?

– Погоди. – Саймон потирает лоб, в висках стучит от боли. – Ты же должен быть на занятиях.

– Да, – произносит Дэниэл с прежним ледяным спокойствием, – да, Саймон, я должен быть на занятиях. Хочешь знать, почему я не на занятиях? Потому что мама мне позвонила в истерике в пятницу вечером, когда ты не вернулся домой, а я, как сраный примерный сын, как единственный, блядь, разумный человек в семье, приехал, чтобы быть рядом. Не миновать мне хвостов в этом семестре.

Голова у Саймона кругом. Не в силах всё это осмыслить, он лишь говорит:

– Варя тоже разумная.

Дэниэл будто не слышит.

– Так я повторюсь. За каким чёртом ты подался в Сан-Франциско?

– Мы решили уехать.

– Да, это я понял. Не сомневаюсь, было КЛЁВО! Поразвлекались, и хватит. Теперь подумаем, что тебе делать дальше.

Что делать дальше? Небо за окном – безбрежная синь.