Жар предательства - Дуглас Кеннеди (2015)

Этот тихий уголок оказался клочком пахотной земли, на котором стояло одно-единственное хилое дерево. Неподалеку паслись несколько коров и коз. Как и прежде, Аатиф постарался убедить меня, что во время нашего совместного путешествия он намерен вести себя исключительно корректно: взяв две постельные скатки, он разложил их по обе стороны от машины. Каждая представляла собой тонкий хлопчатобумажный матрас с двумя легкими простынями и сеткой, которую он посоветовал мне надеть на лицо, когда я лягу спать, на тот случай, если песчаные мошки проснутся рано. В оазисе, где я недолго жила, днем от песчаных мошек спасу не было. На ночь они куда-то исчезали, но с восходом солнца снова вылетали на охоту. Именно поэтому, объяснил Аатиф, здесь важно спать ложиться рано и вставать перед самым рассветом.

– Будильник здесь не нужен, – добавил он. – Вместо него москиты.

Свет угасал. Аатиф перешел на свою сторону, расположился на своей постели, очевидно лицом к Мекке, пал ниц, стоя на коленях и касаясь лбом матраса, несколько минут провел в вечерних молитвах. Помолившись, открыл багажник джипа и достал из него пенополистироловый ящик, из которого вытащил маленькую газовую плитку, кастрюлю, две тарелки и две вилки, и приготовил простой ужин, состоящий из хлеба с кускусом, в который он добавил морковь. За ужином – мы ели на моей стороне – я попросила его рассказать о себе. И Аатиф поведал мне, что родом он из селения под названием М’хамид, которое находится в четырех-пяти часах езды отсюда. Оно стояло в конце мощеной дороги, которая брала начало от Уарзазата, пролегала через довольно крупный берберский город Загору и оканчивалась в его деревне. Дальше простиралась Сахара. Аатиф считал себя бербером, и к правительству в Рабате у него было двойственное отношение.

– Я с уважением отношусь к полиции, – сказал он, – к чиновникам, которые следят за порядком в нашей области. Но стараюсь не иметь с ними дела, не допускать, чтобы они меня контролировали. И таких, как я, много. Это одна из причин, по которой я согласился доставить вас в Марракеш. Если вы скрываетесь от них…

– Вы думаете, что я причинила зло своему мужу.

– Причинили или нет – меня это не касается.

– Клянусь, я не сделала ничего плохого.

– Что ж, я вам верю.

– Но вы также должны понимать…

И я на одном дыхании поведала ему свою историю. В подробности не вдавалась, не назвала причину исчезновения Пола – сказала только, что он меня предал и я об этом узнала. Я также объяснила, что инспектор полиции Муфад из Эс-Сувейры задался целью сфабриковать на меня дело. Рассказала про друга моего мужа из Касабланки, который обманул Пола. И про то, что произошло в Тате и после.

Аатиф слушал молча. Когда я закончила свою повесть, он прикурил очередную сигарету от окурка.

– Тот полицейский из Эс-Сувейры… я знаю людей, пострадавших от таких, как он. Они решают для себя, что ты виновен. Загоняют тебя в угол – подтасовывают доказательства и все остальное, добиваясь, чтобы тебя осудили. Это не берберы.

Затем я объяснила свой план: продам кольца в Марракеше, доберусь до Касабланки, дам денег этому сомнительному типу, выдавшему себя за друга моего мужа, чтобы он сделал мне фальшивый паспорт и вывез меня из страны.

– Я хочу быть откровенна с вами. Не хочу ничего скрывать. Хочу, чтобы вы знали, какому риску себя подвергаете.

– Перед отъездом в оазис я видел ваше лицо по телевизору, – сказал Аатиф. – Поэтому, когда Идир сообщил, что это вас я должен доставить в Марракеш… – Он ненадолго умолк. Едва заметная улыбка скользнула по его губам. – Теперь я знаю, что мы должны перехитрить того инспектора полиции. Что ж, игра есть игра, n'est-ce pas?[126]