Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

В 1949 году, говорилось в статье, Лу Бан Хап в числе других студентов отплыл на океанском лайнере из Сайгона в Марсель. В Париже многие его друзья увлеклись марксизмом, однако Лу Бан Хап под влиянием Ванна Моливанна, приехавшего во Францию несколькими годами ранее, выбрал иной вид революционного образования, поступив в Национальную высшую школу изящных искусств. Он стал последователем Ле Корбюзье, видного представителя модернизма. Если Маркс способом переустройства общества считал политическую мобилизацию, то Ле Корбюзье призывал к переосмыслению окружающей обстановки, структурирующей социальные отношения, и к отказу от украшательства ради математического порядка и гармонии. В статье цитировался отрывок из манифеста Ле Корбюзье «К архитектуре», переведенный на кхмерский: «У истоков сегодняшнего социального волнения лежит вопрос строительства: архитектура или революция?»

Ловивший каждое слово Старый Музыкант испытал ощущение дежавю, словно услышав давно забытый разговор. Спустя несколько дней ему наконец вспомнилось: «Музыка… или революция. Перед нами лежали две дороги, друг мой. Мы совершили чудовищную ошибку, но выбор есть всегда. Даже сейчас, даже здесь…»

Здесь – это в Слэк Даеке. Когда Тунь впервые понял, что они с Сохоном в соседних камерах, он с трудом поверил в такое совпадение, однако напомнил себе, что знакомых даже из разных провинций нередко сажают в одну тюрьму. Согласно брутальной логике Организации, зрелище пыток друга или любимого человека делает жертву куда разговорчивее и готовой признаться в любом преступлении. Почему же Тунь удивляется, что их пути пересеклись? В конце концов, в списке людей, которых он вовлек в этот кошмар, напротив имени Сохона он сделал пометку «знакомый знакомого».

Оказавшись в конце 1978 года в Слэк Даеке, Тунь и Сохон неожиданно подружились. Они и здесь сделали свой выбор, потому что в этой адской дыре, куда их, признанных врагов государства, бросили гнить, дружба была актом неповиновения, совместным саботажем, единственной призрачной возможностью спастись. Они украдкой пользовались каждым шансом поговорить, поскорбеть, повспоминать. Хотя они не видели друг друга через дощатую перегородку, но слышали стоны и крики, сдавленное дыхание, безмолвные мольбы к смерти поторопиться. Между ними возникла странная близость, словно боль, телесные страдания, обнажила сердце, как умеет только любовь. В этом смысле каждый из них узнал о другом столько, сколько мог вынести.

В марте 1974 года, в восьмой день рождения Сутиры, Сохон ушел в подполье. Они с Чаннарой обсуждали это несколько месяцев, решив, что празднование дня рождения станет превосходным прикрытием для отхода, а главное, докажет его преданность делу революции – иначе зачем бы отцу оставлять дочь в такой особенный день? Учитывая историю семьи Чаннары, привилегированное положение Советника и многолетнее пребывание в Америке, Сохон, по совету жены, должен был продемонстрировать свое революционное рвение, чтобы потом, очистившись от подозрений, вернуться за ней и Сутирой. Дело облегчила протекция выдающегося партийного интеллектуала, командующего Северной зоны товарища Куона, который, чуждый аскетизму типичного коммунистического руководителя, окружил себя атмосферой искусств и праздника. Именно любовь к искусству, особенно к музыке, сблизила их, и следующий год Сохон провел в лесных лагерях в освобожденной Северной зоне, сочиняя революционные песни, призванные разжигать боевой дух народных масс, и шлифуя свой художественный вкус в соответствии с доктриной партии. Он уже успел узнать, что искусство рождается не из вдохновения, а из крови и пота, из чаяний пролетариата. Артист – лишь оружие революции.