Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

Достав из спортивной сумки свой дневник, Тира присела за стол, обуреваемая желанием писать, но не знала, с чего начать. Голова гудела от мыслей и страхов: что-то откроется в этой тишине и безмолвии? Девушка перевернула дневник, машинально отметив вытисненные на кожаной обложке цветочный логотип и надпись «Белый гибискус», и достала из кармана на внутренней стороне черно-белый снимок, который кочевал у нее из одного дневника в другой. Это единственная фотография ее родителей, в спешке захваченная Амарой при эвакуации и чудом сохранившаяся. За много лет снимок пожелтел и обтрепался по краям, поверхность покрылась паутиной мелких трещинок, словно и фотографию не пощадили возрастные немощи, но родители на ней навсегда остались молодыми.

Снимок был сделан на какой-то вечеринке – soirée, как любила говорить Амара. Французское слово резало слух своей неуместностью в их восьмом жилом корпусе и от этого запало Тире в память.

– О, какие soirée мы устраивали! – вспоминала вслух тетка, чисто, по-французски, произнося «суаре». – На одном суаре я впервые попробовала шампанское. Мне было двенадцать, и я думала, что шампанское делают из шампиньонов!

На запечатленном soirée Чаннара единственная одета в сампот памуанг – длинную вышитую шелковую юбку-саронг и традиционную короткую блузку с вырезом каре и тремя нитками жемчуга. Остальные гости наряжены на западный манер: дамы в черных платьях, ставших символом шестидесятых, а мужчины в костюмах и при галстуках. Молодая Чаннара, которая выглядит взрослее, искушеннее своих двадцати с небольшим лет благодаря своей уверенности, по мнению Тиры, воплощает парадокс образованной камбоджийской элиты того времени: идеологически прогрессивная, но консервативных традиций. Тира отметила корректную манеру матери держаться, ее самообладание и гордую осанку и по контрасту вспомнила надменную заносчивость другой образованной камбоджийки, фотографиями которой пестрели газеты: Иенг Тирит, бывший министр социального обеспечения в правительстве красных кхмеров, рядом с мужем, Иенгом Сари, и другими уцелевшими лидерами режима, которые пойдут под суд, если гипотетический трибунал когда-нибудь состоится. Тира гадала, пересекались ли когда-нибудь пути ее матери и этой Иенг Тирит, считала ли Чаннара себя марксисткой и коммунисткой? Если бы отец вернулся за пару недель до прихода к власти красных кхмеров, ушла бы Чаннара с ним? Тира помнила свою мать как обладательницу стальной, непреклонной решимости в отношении всего, во что она верила. На черно-белой фотографии, которую Тира сейчас держала в руках, молодая Чаннара глядела в камеру с суровостью, смягчавшейся только ее необыкновенной красотой.

Тира перевела взгляд на молодого человека рядом с матерью. Повернув голову – на снимке он получился в профиль, – отец с обожанием улыбается молодой супруге. Родители, счастливые, влюбленные (или Тире так казалось), в кругу друзей. Какой-то мужчина обнимает отца за плечи – так властно, что тот даже слегка теряет равновесие. Подошедшая сзади женщина шепчет что-то на ухо Чаннаре. Справа празднично одетые дети стоят полукругом, а в середине Амара держит ладони ковшиком, пряча бабочку или жука. Уже девочкой ее тетка умела собрать вокруг себя народ… Тира невольно заулыбалась, представив Амарин мягкий, но уверенный голос, объяснявший маленькой аудитории, как обращаться с деликатным существом, с хрупкой жизнью.

– А-ах, «Сангхум»… – вздыхала Амара со счастливой ностальгией, когда они вместе рассматривали этот снимок, будто название отеля способно воскресить довоенное время, когда Камбоджа не знала революции и геноцида, зато в ней существовало истинное «светское общество», процветали искусство и культура, а новомодные идеи подчеркивали прогрессивность и облегчали доступ в любой круг. – Ты должна хорошо учиться, лучше твоих одноклассников-американцев, – всякий раз добавляла Амара, словно продолжая разговор. – Твоя мать была права – образование стирает любые границы.