Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

Сита. Сутира. Сходство имен, не говоря уже о возрасте девочек, разбередило ощущение потери, не покидавшее его после встречи с Чаннарой и ее ребенком, который не мог быть их общим. Не веривший в провидение Тунь впервые в жизни подумал – может, это судьба? Невысказанное томление одного сердца вызвало ответное желание в другом? «Ты мой папа». Тунь почувствовал, что это не вопрос, а оглашение беззаветного убеждения.

Его следующий жест навсегда соединил их судьбы. Сита пошла вперед, подняв ручонки, и вошла в его раскрытые объятья.

– А можно уже домой? Папа, я хочу домой!

Что он мог ответить? Малышка уже познала непомерную для ее возраста потерю, разве может подобная ложь усугубить ее горе? Он прижал девочку к груди. Изгиб прильнувшей к нему шейки идеально совпал с его линиями. Сердца бились в такт. Сита крепче обняла его, и Тунь обратил внимание, что, несмотря на ее вес и телесность, дыхание у девочки неглубокое, слабое, как у новорожденной. Тунь чувствовал себя ответственным за самый воздух, которым дышит Сита, будто он подарил ей рождение, эгоистично привел ее в этот опасный мир своим желанием иметь дочь, семью, нормальную жизнь, как у Чаннары.

Для него было внове сознание, что он, не задумываясь, положит свою жизнь за другого. За этого ребенка. За своего ребенка. «Она могла бы быть моей дочерью», – эти слова кружились вокруг Туня, как мотыльки. Моей дочерью.

Ему с трудом в это верилось.

– Да, – ответил он. Его сердце одновременно сжалось, открылось и наполнилось. – Я пришел забрать тебя домой.

Сита. Тунь едва мог произнести ее имя недрогнувшим голосом, не говоря уже о том, чтобы написать. Он схватил и скомкал нотный лист – вспотевшие пальцы оставили темные овальные следы, будто аккорды на нотном стане. Тоска и сожаление обогнали его еще до начала пути, а вот слова, чье присутствие требовалось сейчас больше всего, покинули его. К чему обманываться? Какой бы благородной ни была цель, не существует мягкого способа отцу сказать маленькой дочери, что он уходит и оставляет ее.

– Знаешь, а ведь я самозванец.

– В смысле?

– Я не тот, за кого себя выдаю.

У Тиры сжалось сердце: только не снова! Только не новая потеря. Только не сейчас, когда он пока не принадлежит ей и она еще не разобралась, что между ними происходит, кто они друг для друга. Она осторожно спросила:

– А кто же ты?

Нарунн вздохнул:

– Да разве я врач?

Тира молчала, враз разучившись дышать. Воздух вокруг стал странно неподвижным.

– Отнюдь не настолько грамотный, как хотелось бы. Я, конечно, учился и стажировался аж в Королевском университете Пномпеня… – насмешливо произнес Нарунн густым баритоном. – Звучит красиво, но в первые дни после красных кхмеров это был тот еще университет. А уж медицинский факультет…

– Ты! – перебила Тира, выдохнув с огромным облегчением, и сделала движение, будто собираясь стукнуть Нарунна по макушке, но вместо этого дернула за прядки, торчавшие вокруг красиво очерченного уха. – Я думала, ты серьезно!

– А я и правда серьезно. Глядя, как сейчас учат медиков, я ощущаю свою неполноценность.

– Ничего, – заверила Тира, приглаживая ему вставшие торчком пряди. Волосы, уже немного отросшие после того, как Нарунн вернулся в мир, не переставали вызывать у нее удивление: седые, точно припорошенные мукой, контрастировавшие с молодостью остального облика. Тире особенно нравилась эта черта, свидетельствовавшая о возможности наступления старости, о пакте Нарунна со временем, о их тайном союзе против мертвой хватки истории. Девушка подавила желание схватить его голову и поцеловать так, как целуют камбоджийцы, то есть не просто глубоко, а как при искусственном дыхании, потому что если любишь, то надо вдыхать запах любимого и его настроение, его радости и горести, его гордость и бедность.