Еще до вторжения немецких войск, в мае 1940 года, началось массовое бегство французов с севера страны на юг, где, как тогда считалось, будет более безопасно. Некоторые промышленники даже пытались переместить туда свои предприятия, иногда даже вместе с персоналом, но безуспешно. Что касается Огюста Мане, то во время всеобщей паники он сохранял полное спокойствие, никуда не спешил, а его предприятия работали, как ни в чем не бывало.

Обычно экономика побежденной страны немедленно приходит в упадок, но для Германии сама война стала бизнесом. Ей было необходимо оружие для борьбы с русскими войсками на Восточном фронте, и французские промышленники с легкостью получали заказы на его производство. Поначалу французы считали сотрудничество с оккупантами изменой, но, встав перед выбором – отдать предприятия немцам или выполнить заказы, прагматичные галлы выбрали второе. Люсьен готов был биться об заклад, что Мане такой же прагматик и поставляет вооружение Люфтваффе или вермахту, а та фабрика, здание которой Люсьену, вероятно, предстояло проектировать, предназначена именно для этой цели.

До войны перед встречей с заказчиком воображение Люсьена обычно разыгрывалось не на шутку, особенно когда ему было известно, что заказчик богат. Но сейчас он пытался обуздать себя, заранее настраиваясь на пессимистический лад. Уже не первый раз, когда он был почти уверен, что получит заказ, его мечты и надежды разлетались в пыль.

Он хорошо помнил 1938 год, когда уже почти приступил к работе над проектом здания универсального магазина на рю де ля Тур, и вдруг выяснилось, что его заказчик обанкротился из-за развода. А также то, как владельца огромного поместья близ Орлеана арестовали за растрату накануне подписания контракта. Поэтому Люсьен твердил себе: нечего предаваться мечтам, в это нелегкое время надо быть благодарным за любой, даже самый ничтожный заказ.

Инцидент с несчастным евреем был почти забыт, ум Люсьена уже вовсю работал над универсальным обликом фабрики, который подходил бы для любого военного производства. А свернув на авеню Марсо, он уже широко улыбался, как бывало всякий раз, когда он размышлял о новом проекте.

Глава 2

Сверившись со временем, Люсьен толкнул массивную дверь дома номер 28 на рю Галили. До назначенного времени оставалась всего минута, и он испытывал удовлетворение от собственной пунктуальности. Кто еще смог бы пересечь весь город, стать свидетелем убийства немцами еврея, смыть кровь застреленного с собственного пиджака и успеть вовремя? Все это укрепляло его убежденность в том, что всегда необходимо иметь в запасе лишние четверть часа, чтобы никогда не опаздывать на встречи с потенциальными клиентами.

На его чудовищно дорогих часах от Картье, подаренных родителями после того, как ему вручили университетский диплом, было ровно два часа – время, соответствующее времени в Германии. Одним из первых указов оккупантов был перевод часов во Франции в часовой пояс рейха. По французскому времени сейчас был бы час пополудни. Несмотря на то что с начала оккупации прошло уже два года, это бессмысленное насилие над временем все еще раздражало Люсьена – даже больше, чем бесчисленные свастики или уродливый готический шрифт всевозможных указателей.

Он переступил порог и оказался в прохладном темном холле. Люсьен любил эти многоквартирные дома, возведенные бароном Османом[1], сравнявшим в середине девятнадцатого века средневековый Париж с землей, чтобы затем отстроить чуть ли не весь город заново. Его восхищали отменная кладка и мощные горизонтали фасадов, сформированные рядами окон и металлических ограждений балконов. Он и сам жил в подобном доме на рю Каир.