Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (1997)

Такое же чувство вызывало у нее окружение Джима, увеличивая ее смятение. Она не могла понять, почему от нее ожидают восхищения скучными, бессмысленными вернисажами, которые расхваливали его друзья, романами, которые они читали, политическими статьями, которые они обсуждали. На вернисажах она видела рисунки не лучше тех, что рисуют на асфальте дети трущоб. В романах доказывалась бесполезность науки, промышленности, цивилизации и любви — и все это в выражениях, которые ее отец не использовал, даже будучи пьян в стельку. Журналы с трусливой оглядкой проповедовали вздорные идеи, бездоказательные и устаревшие, как в тех проповедях, за которые она называла духовных наставников обитателей трущоб лживыми краснобаями. Она не могла поверить, что это и есть культура, на которую она так почтительно взирала и к которой так страстно стремилась. Она чувствовала себя так, словно вскарабкалась на вершину горы, где высились зубчатые стены замка, и обнаружила там лишь развалины сарая с провалившейся гнилой крышей.

— Джим, — сказала она однажды, когда они вернулись с вечера, проведенного среди людей, которых именовали духовными вождями страны, — доктор Притчет — шарлатан, гадкий, испуганный шарлатан.

— Так уж и шарлатан, — ответил он. — Как ты можешь судить о философах?

— Я могу судить о мошенниках, я столько их повидала, что могу сразу распознать.

— Вот почему я говорю, что ты никогда не разделаешься со своим прошлым. Если б могла, то научилась бы ценить взгляды доктора Притчета и его философию.

— Какую философию?

— Если не понимаешь сама, как я тебе растолкую?

Она не хотела позволить ему закончить разговор своей любимой формулой.

— Джим, — сказала она, — он обманщик, и он, и Больф Юбенк, и вся их шайка. Я думаю, они задурили тебе голову.

Она ожидала, что он рассердится, но увидела, что он только иронически поднял брови.

— Это ты так думаешь, — ответил он.

У нее впервые мелькнула испугавшая ее мысль, которую она считала невозможной: а что, если он вовсе не обманывается на их счет? Она могла понять жуликоватость доктора Притчета, он извлекал из нее доход, хоть и незаслуженный; она даже могла теперь допустить, что Джим тоже жульничал в делах, но что никак не укладывалось у нее в голове, так это представление о Джиме как об абсолютно бескорыстном жулике; неужели он обманывал за так, ничего не выигрывая, обмана ради; по сравнению с этим любой шулер или аферист выглядел честным, морально здоровым человеком. Ей не удавалось нащупать никакого мотива, она лишь чувствовала, что свет летящей на нее невидимой машины слепит все больше.

Она уже не могла вспомнить, как постепенно, с малого, с мелких царапин до ожога сердца, с легкого недоумения до хронической, непрерывной боли в ней рос и становился неотступным страх, а с ним и сомнение в положении Джима на железной дороге. Сомнение переходило в уверенность, когда в ответ на ее невинные вопросы он взвивался и без всякой причины сердито кричал:

— Значит, ты мне не веришь?

Из своего нищего детства Шеррил извлекла урок: только нечестные люди так болезненно реагируют, когда им не верят.

— Хватит разговоров о работе, — обычно отвечал он, когда она заводила речь о дороге.

Однажды она попробовала умаслить его:

— Джим, ты ведь знаешь, как я ценю твою работу и как восхищаюсь тобой.

— Да ну? За кого же ты вышла замуж, за человека или за президента компании?

— Но я… я никогда их не разделяла.

— Не очень-то это лестно для меня.

Шеррил огорченно взглянула на него: она-то думала, что лестно.

— Мне бы хотелось верить, — продолжал он, — что ты любишь меня, а не мою железную дорогу.

— Господи, Джим, — огорчилась она, — неужели ты думал, что я…

— Нет, — сказал он печальным, благородным голосом. — Я не думал, что ты вышла за меня замуж из-за моих денег или положения. Уж я-то никогда не сомневался в тебе.