– За тобой хан кэрэитов, – сказал Сача-беки. – Уже одно то, что станешь ханом, остановит тайчиутов. Они хорошо знают, какая участь постигла меркитов.

Тэмуджин закрыл глаза, словно прислушиваясь к самому себе. Вот и сбывается то, к чему он шел в последнее время, не давая себе передышки…

– Хорошо, родичи. Видит небо, не ради своей выгоды, не из желания прославиться, не из пустого стремления повелевать я приму на себя тяжкое бремя. Скачите в свои курени, разбирайте юрты. Перекочуем в более безопасное место и там совершим обряд возведения в ханы, принятый нашими предками. Вы согласны со мной?

– Да, мы согласны.

– Ну, не теряйте времени! Пришлите сюда по сотне воинов. Я буду вас охранять во время перекочевки.

…На высоком равнинном берегу Онона, покрытом первой зеленью, в стороне от куреня стояла большая белая юрта. Перед входом, на почтительном расстоянии от нее, полукругом выстроились воины, вооруженные длинными копьями. За ними толпились нукеры, простолюдье, женщины, подростки, дети.

В белой юрте начался курилтай. Здесь были все родовитые нойоны:

Даритай-отчигин, Алтан, Бури-Бухэ, Сача-беки и его брат Тайчу, Хучар, братья Тэмуджина, люди высокого возраста из разных племен, приставшие в свое время к Тэмуджину. Говорил старый Усун из рода баринцев:

– Волос из гривы коня легко разорвет и ребенок… Но если волосы сложить один к одному и свить из них веревку, на ней можно удержать и дикого скакуна, и свирепого быка…

Тэмуджин сидел напротив дверей, смотрел на замершую в ожидании толпу.

Пышные речи казались излишне длинными. Без них каждому все понятно. Нойоны надменно поглядывают на толпу, всем своим видом давая понять, что они тут главные вершители. Даритай-отчигин даже как будто в росте прибавился, на безбородом лице строгость. Алтан брезгливо выпятил толстые губы, Сача-беки хмуро ломает брови, – возможно, сейчас он жалеет, что так опрометчиво отказался от ханства. Поздно думать об этом, Сача-беки!

Усун кончил говорить, поклонился Тэмуджину и пошел из юрты. Все встали, кланялись ему и выходили вслед за Усуном. Поднялся и Тэмуджин.

Перед входом в юрту нойоны разостлали большой войлок, стали по его краям. Тэмуджин сел на войлок, скрестив ноги. Усун коснулся рукой его плеча, громко сказал:

– Возвысь голову, посмотри на синее небо, узри вечного творца, которого ты – тень. В течение своего правления сообразуй поступки с божественной волей, дабы сделаться выше там, на небе, чем на земле. Если воспротивишься всевышней воле, будешь наказан в этом мире, от всех твоих богатств останется один только войлок, на котором ты сидишь, из всех с тобой идущих – твоя собственная тень.

В чистом, безоблачном небе купался жаворонок, ласкал слух песней.

Далеко-далеко, курлыча, пролетели журавли. Усун снова тронул пальцами его плечо:

– Говори.

Он обвел взглядом нойонов. Они возвышались над ним, заслоняя солнце.

– Будете ли вы делать то, что прикажу, пойдете ли туда, куда пошлю, принесете ли то, что велю принести?

– Да? – не очень дружно ответили нойоны.

– Так знайте же: отныне слово мое – ваш щит и меч!

Нойоны ухватились за края войлока, подняли его, понесли к толпе. На шее Сача-беки вздулись синие жилы, громко сопел Бури-Бухэ, кровью налилось лицо Алтана, гнул угрюмо голову Хучар, казалось, на их плечи легла непосильная тяжесть; один Даритай-отчигин шагал легко, еле придерживая войлок короткой рукой.

– Пусть живет многие годы хан Тэмуджин! – громко крикнул Боорчу.