— Послушай, Тревис. Скажи мне, где ты, и я приеду и привезу тебя в Топеку. Могу выехать прямо сейчас. Мы совершим еще одно путешествие. Снова вдвоем, и никого больше. И не важно, где ты сейчас. Тебя здесь арестуют, а потом передадут штату Миссури. Поступи хоть один раз правильно, Тревис, и никто больше не пострадает. Давай сделаем все как следует!

— Мне не нравится в тюрьме, пастор. Я провел там достаточно времени.

— Но ты сам устал делать людям больно, Тревис. Я это знаю. Ты сам говорил мне об этом.

— Наверное. Но мне пора, пастор.

— Звони мне в любое время, Тревис. Я не отслеживаю твои звонки. Просто хочу с тобой поговорить.

В трубке послышались короткие гудки.

Через час в доме появился детектив Лэнг и прослушал запись разговора. Звонок был сделан с сотового телефона, украденного в Линкольне, штат Небраска.

Глава 40

Первоначально панихида по Донти Драмму должна была состояться в Вефильской африканской методистской церкви, вмещавшей 250 человек. Однако если все свободное пространство заставить раскладными стульями, потеснить хор и расположить прихожан в два ряда вдоль стен, то тогда общее количество можно увеличить до 350. Когда во вторник вечером объявили, что занятий в школе на следующий день по-прежнему не будет, после нескольких телефонных звонков было решено провести поминальную службу в спортзале старшей школы, рассчитанном на 2000 человек. Панихиду назначили на 13.30, а сразу после нее состоятся похороны на Гринвудском кладбище, где тело Донти опустят в могилу рядом с отцом.

К полудню спортзал был уже целиком заполнен, и множество людей стояли на улице, терпеливо ожидая возможности войти. Гроб с телом Донти, утопавший в море цветов, установили в конце зала, для чего пришлось поднять классную доску и убрать ворота. На экране над гробом улыбающийся Донти приветствовал всех, кто пришел с ним попрощаться. Родные сидели на первом ряду специально установленных раскладных стульев и принимали соболезнования проходивших к гробу людей. Они здоровались с друзьями, обнимались с незнакомыми и из последних сил старались держаться. Церковный хор выводил полные печали и утешения спиричуэлы. Мисс Дафна Деллмор — праведная старая дева, некогда безуспешно пытавшаяся научить Донти играть на фортепиано — аккомпанировала хору на стареньком разбитом пианино. Справа от гроба находилась небольшая сцена с микрофоном, и перед ней на раскладных стульях сидели облаченные в форму игроки школьной команды. Все до одного вместе с тренерами. Кроме белых игроков в зале встречались и другие белые, но их было немного.

Под жестким контролем Марвина Драмма все репортеры плотно сгрудились на небольшом участке под табло в противоположном конце зала, их огородили рядом раскладных стульев, связанных желтой полицейской лентой. Внушительных размеров чернокожие в темных костюмах стояли за лентой и следили за журналистами, которым строго-настрого приказали не издавать ни звука. Ослушание было чревато тем, что нарушителя выведут из зала и, не исключено, изобьют на стоянке. Семья, как, впрочем, и весь город, неимоверно устала от журналистов.

Роберта настояла на том, чтобы гроб был закрыт. Она не хотела, чтобы последнее впечатление о Донти у пришедших сложилось после того, как они увидят его безжизненное тело. Понимая, что проститься с ним захотят многие, она желала оставить в их памяти его улыбку.

В 13.20 зал заполнился, двери закрыли. Хор замолчал, и на подиум вышел преподобный Джонни Канди.

— Мы собрались здесь, чтобы возрадоваться жизни, а не оплакать смерть, — произнес он. Фраза прозвучала оптимистично, и по залу пронеслось дружное «аминь», однако оно не развеяло скорбь, которую вызывает потеря, потому что причиной скорби были гнев и несправедливость.