Восхищение (сборник) - Александр Матюхин (2021)

Осознание того, что придется продираться сквозь метель по ночной Москве, портило Живову настроение. Минут через двадцать – прибытие на Ленинградский, оттуда на метро черт знает куда, потом еще на маршрутке с полчаса и пешком к гостинице на краю столицы. Нормальные люди в такую погоду дома сидят, а не по столицам ездят. Зачем он вообще согласился на эту авантюру?

Вдобавок ко всему, вдруг неистово (как это часто у него бывало с тринадцати лет) захотелось найти укромное местечко, спустить штаны и заняться онанизмом.

Живов был художником. Причем отличным художником. В силу какого-то дара или, может, природных способностей он мгновенно запоминал в мельчайших подробностях человеческие лица, и даже спустя несколько недель мог по памяти нарисовать портрет с невероятным сходством. И вот тут крылась проблема. Живову хватало мимолетного взгляда на фото какой-нибудь девушки, чтобы впитать в себя ее красоту, сохранить образ в памяти… и мгновенно возбудиться.

Желание это казалось Живову постыдным и не совсем здоровым, но поделать он ничего не мог. Что-то щелкало в голове, мозг запускал механизм, приводящий в движение потаенное, спрятанное в глубине подсознания, неконтролируемое чувство.

Если сдерживаться – в уголках глаз начнут пульсировать болезненные искорки, а член останется неприятно твердым до тех пор, пока не закончить дело. Мало того, если не закончить быстро, мир вокруг становился мутным, вязким, превращался в размытые дождем акварельные наброски. Ощущения, прямо скажем, страшные. Живов подозревал, что это было какое-то психическое заболевание. В Интернете информация подавалась противоречивая. Кто-то советовал лечиться корнем подорожника, кто-то отправлял к гадалкам, ведьмам и на Первый канал, а самые знающие уверенно писали о неизлечимости подобного заболевания и предлагали относиться к жизни позитивно, дрочить без стеснения где угодно и наслаждаться моментом. Но Живов был воспитан еще в другое время, в другой стране, где хотя и курили на кухне, пили водку при детях и ругались матом, будто дышали, но к онанизму относились строго отрицательно. В школе, помнил Живов, некоторое время была популярная шутка, когда какой-нибудь пацан мог внезапно закричать: «Смотрите, у онаниста волосы на ладонях растут!», и тут главное было удержаться, не вытаскивать руки из карманов и не рассматривать собственные ладони. А вдруг и правда волосы?..

В больницу идти не хотелось просто потому, что слишком реалистичной представлялась картинка посещения врача. «На что жалуетесь?» – спросит врач, седоватый, умудренный годами пожилой человек в очках, а Живов, краснея и запинаясь, ответит: «На онанизм». Выходило комично и глупо.

Поэтому Живов справлялся, как мог. Сдерживался до последнего, а когда не получалось – стыдливо онанировал.

Он точно знал, почему возбудился в этот раз. Косвенным виновником был молчаливый продавец журналов, который сновал по вагонам от самого Петербурга. Он оставлял на краю нижней полки стопку журналов и газет и уходил, чтобы, вернувшись, с надеждой проверить – не захотел ли кто купить «Комсомольскую правду» или свежий номер «Жизни». В последний такой заход продавец положил стопку едва ли не на колени сидящему Живову, и тот, бросив любопытный взгляд, увидел на обложке верхнего журнала девушку.

Она была какой-то невероятной красоты, эта девушка. Круглое личико, аккуратный носик, тонкие губы и тонкие же брови. А эти большие светло-зеленые глазищи… наверняка линзы.

Молчаливый продавец, проходя мимо, смахнул журналы привычным жестом и исчез в полумраке плацкарта.

А вот образ девушки остался.

Живов торопливо выудил из сумки потертый скетчбук, карандаши и тут же, на коленях, набросал черновик. Длинные линии прямых темных волос, запятые ноздрей, правильный подбородок, симметричные овалы глаз… В этот момент желание стрельнуло в висках, пронеслось по телу и заставило член резко рвануть вверх. Живов даже закинул ногу на ногу, стыдливо поглядывая на двух парней напротив.