Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

Держа в руке пустой бокал из-под шампанского, Джеймс Таггерт отметил поспешность, с которой Бальф Юбэнк подозвал пробегавшего мимо официанта, словно тот допустил непростительную оплошность. Потом Юбэнк закончил свою фразу:

– …но вы, мистер Таггерт, знаете, что человека, живущего на более высоком уровне, не понимают и не одобряют. Стараться получить поддержку для литературы в мире, которым правят бизнесмены, – безнадежная попытка. Они всего лишь вульгарные представители среднего класса, либо хищные дикари вроде Риардена.

– Джим, – Бертрам Скаддер хлопнул его по плечу, – лучший комплимент, который я могу тебе сделать, это то, что ты – не настоящий бизнесмен!

– Ты – человек культуры, Джим, – заявил доктор Притчетт. – Ты не бывший шахтер, как этот Риарден. Мне не нужно объяснять тебе крайнюю необходимость поддержки Вашингтоном высшего образования.

– Вам действительно понравилась моя последняя повесть, мистер Таггерт? – не отставал Бальф Юбэнк. – Действительно понравилась?

Оррен Бойль посмотрел на них, идя мимо, но не остановился. Одного взгляда хватило, чтобы разобраться в их намерениях. «Все честно, – подумал он, – каждый должен что-то продавать». Он знал, но не захотел назвать то, что продавалось у него на глазах.

– Мы находимся на пороге нового века, – провозгласил Джеймс Таггерт поверх восполненного бокала с шампанским. – Мы сломим жестокую тиранию экономической власти. Мы освободим людей от диктата доллара. Мы освободим наши духовные устремления от материальных ценностей и их собственников. Мы освободим нашу культуру от удавки искателей прибыли. Мы построим общество, нацеленное на высшие идеалы, и мы заменим аристократию денег на…

– …аристократию блата, – закончил кто-то, стоящий сзади.

Все повернулись на голос. На них смотрел Франсиско д’Анкония.

На его загорелом лице сияли глаза цвета неба в тот день, когда он получил свой загар.

Его улыбка напоминала о летнем утре. Естественность, с которой он носил свой костюм, превращала гостей в маскарадную массовку, вырядившуюся в одежду с чужого плеча.

– Что случилось? – спросил он, нарушив гробовое молчание. – Я сказал что-то такое, о чем никто из вас не знает?

– Как ты сюда попал? – были первые слова, пришедшие Джиму в голову.

– На самолете до Нью-Йорка, оттуда на такси, потом на лифте от моего номера на пятьдесят три этажа выше твоего.

– Я не об этом… я имел в виду…

– Не пугайся ты так, Джеймс. Я приземлился в Нью-Йорке и узнал, что здесь вечеринка, так разве мог я ее пропустить? Ты всегда говорил, что я – гуляка.

Вся группа молча таращилась на них.

– Я, разумеется, счастлив тебя видеть, – осторожно сказал Таггерт, добавив воинственным тоном, чтобы уравновесить прежние слова:

– Но если ты думаешь, что ты…

Франсиско не принял вызов, он позволил словам Таггерта раствориться в воздухе и вежливо переспросил:

– Если я – что?

– Ты прекрасно понимаешь меня.

– Да. Понимаю. Сказать, что я думаю?

– Вряд ли это подходящий момент, чтобы…

– Я думаю, что ты должен представить меня своей невесте, Джеймс. Твои манеры никогда не держались на тебе достаточно прочно, чуть что – и слетели, а бывают минуты, когда они нужны больше всего.

Повернувшись, чтобы подвести его к Черрил, Таггерт уловил легкий звук: у Бертрама Скаддера вырвался сдавленный смешок. Таггерт понимал, что те, кто минуту назад пресмыкались у его ног, кто ненавидел Франсиско д’Анкония, возможно, больше, чем он сам, тем не менее наслаждаются разыгравшимся представлением. Название этому явлению фигурировало среди вещей, которые он предпочитал не называть.