Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Посмотри газеты, Дагни.

– Хорошо.

– Я позвоню позднее.

Она положила трубку и переключилась на внутреннюю связь.

– Принесите мне газеты, – велела она секретарше.

– Да, мисс Таггерт, – мрачно ответила та.

Газеты принес Эдди Уиллерс. Выражение его лица совпадало с тоном голоса Франсиско: предчувствие непоправимого несчастья.

– Никто из нас не хотел сообщать вам об этом первым, – очень тихо сказал он и вышел.

* * *

Через несколько минут Дагни вновь могла контролировать свое тело, хоть и не вполне была уверена в его существовании. Она почувствовала, как поднялась из-за стола и выпрямилась, не чувствуя под ногами опоры. Каждый предмет в комнате казался неестественно четким, и в то же время Дагни едва ли видела, что ее окружает, зная только, что при необходимости разглядит паутину в углу и пройдет по краю крыши с уверенностью сомнамбулы. Она не догадывалась, что смотрит на окружающее глазами человека, потерявшего способность сомневаться, и остались в ней только примитивные эмоции да единожды выбранная цель. Внутри застыла непривычно спокойная сила абсолютной уверенности, прежде казавшаяся такой жестокой. Гнев, сотрясавший все ее тело, превративший ее в существо, с одинаковым безразличием готовое и убить, и умереть, был выражением ее любви к честности – единственной любви, которой она посвятила свою жизнь.

Держа в руке газету, Дагни вышла из кабинета и направилась к коридору. Пересекая приемную, она видела обращенные к ней лица сотрудников, которые, казалось, пребывали в другом измерении.

Быстро, без усилий, она шла по коридору, но с таким чувством, что ноги не касаются пола. Не помня, сколько комнат пришлось ей миновать и скольких сотрудников встретить, она инстинктивно двигалась в правильном направлении, распахнула нужную дверь, вошла без предупреждения и направилась прямиком к столу Джима.

Дагни швырнула скрученную в рулон газету Джиму в лицо; та полоснула его по щеке и упала на пол.

– Вот мое заявление об отставке, Джим, – заявила она. – Я не стану работать ни рабом, ни надсмотрщиком за рабами. – Дагни не услышала ответного сдавленного вздоха: его заглушил стук захлопнувшейся за ней двери. Она вернулась в свой кабинет, взмахом руки пригласив к себе Эдди. Спокойно и четко сказала ему:

– Я подала в отставку.

Тот молча кивнул.

– Пока не знаю, чем займусь. Я уезжаю, чтобы все обдумать и принять решение. Если хотите последовать за мной, я буду в коттедже в Вудстоке.

В лесистой части Беркширских гор у Дагни имелся охотничий домик, унаследованный от отца, который она не навещала уже несколько лет.

– Я хочу поехать с вами, – прошептал Эдди. – Я хочу уволиться, но… не могу. Не могу сделать это сам.

– Тогда не окажете ли вы мне услугу?

– Конечно.

– Не звоните и не пишите мне, чтобы рассказать о железной дороге. Не желаю о ней слышать. Никому не говорите, где я, кроме Хэнка Риардена. Если он спросит, расскажите про коттедж, и как туда добраться. Но больше – никому. Я не хочу никого видеть.

– Хорошо.

– Обещаете?

– Разумеется.

– Когда я решу, что делать, я дам вам знать.

– Я буду ждать.

– Это все, Эдди.

Он знал, что каждое сказанное слово – чистая правда, и говорить больше не о чем. Наклонив голову, словно сказал ей все, что хотел, он вышел из кабинета.

Дагни посмотрела на отчет главного инженера, по-прежнему лежавший на столе, и подумала, что должна приказать ему закончить работы в Уинстоне, но потом вспомнила: эта проблема больше ее не касается. Боли она не чувствовала. Знала, что боль придет позднее, настоящая агония, а охватившее ее оцепенение – всего лишь краткий отдых, дарованный ей не после, а до начала боли, чтобы она смогла ее вытерпеть. «Если это от меня требуется, – подумала Дагни, – я перетерплю».

Она села на стол и позвонила в Пенсильванию на завод Риардена.