Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Теперь помоги мне отвезти тебя к врачу. Расслабься, не волнуйся и позволь мне поднять тебя.

– Хорошо, мистер Риарден.

Парень с неожиданным усилием приподнялся и оперся на локоть.

– Расслабься, Тони.

Риарден увидел внезапное движение в лице парня, попытку как прежде весело, нагло усмехнуться.

– Я перестал быть «и наши и вашим»?

– Перестал. Ты теперь знаешь, что есть правда жизни, абсолют.

– Да. Теперь я знаю несколько абсолютов. Вот один – он указал на рану – это абсолют, так ведь? И, – продолжал он, когда Риарден медленно, осторожно поднимал его с земли, словно напряженность дрожащего голоса служила своего рода анестезией, – то, что люди не могут жить… если гнусные мерзавцы… вроде тех, что в Вашингтоне… остаются безнаказанными за такие дела… какие устроили этим вечером… если все становится отвратительной фальшью… и ничто не реально… и ничтожество становится важным лицом… люди не могут так жить… это абсолют, правда?

– Да, Тони, абсолют.

Риарден неторопливо, осторожно поднялся на ноги; увидел спазмы боли на лице парня, когда медленно прижал его к груди, словно ребенка, но спазмы перешли в очередное подобие улыбки, и парень спросил:

– Кто теперь Кормилица?

– Видимо, я.

Риарден сделал первые шаги по рыхлой земле откоса, тело его напрягалось, чтобы служить амортизатором для хрупкой ноши, чтобы сохранять равномерное движение там, где невозможно найти опоры для ног. Голова парня опустилась на плечо Риардена, нерешительно, словно в попытке. Риарден наклонился и коснулся губами пыльного лба.

Парень отдернулся и вскинул голову в негодующем удивлении.

– Вы знаете, что сделали? – прошептал он, словно не мог поверить, что поцелуй предназначался ему.

– Опусти голову, – сказал Риарден, – и я сделаю это еще раз.

Голова парня опустилась, и Риарден поцеловал его в лоб; это походило на отцовскую благодарность сыну за проведенную битву. Парень замер, лицо его было спрятано, руки сжимали плечи Риардена. Потом совершенно беззвучно, ритмично затрясся, и Риарден понял, что он плачет в покорности, в признании всего, чего не мог выразить словами.

Риарден медленно поднимался ощупью, стараясь идти твердо среди бурьяна, пыльных осыпей, железок, отбросов далекого времени. Он держал путь к линии, где красное зарево завода обозначало край оврага, движение его представляло собой неистовую борьбу, которой требовалось принимать форму неторопливого, плавного движения.

Риарден не слышал всхлипываний, но ощущал ритмичное содрогание и проникающие сквозь ткань рубашки не слезы, а маленькие, горячие капли, выбрасываемые из раны содроганием. Он понимал, что крепкое прижатие его рук было единственным ответом, какой парень мог воспринять и понять, и сжимал дрожащее тело так, словно сила его рук могла перелить часть его жизненной силы во все слабее пульсирующие артерии.

Потом плач прекратился, и парень поднял голову. Лицо его, казалось, стало более худощавым и бледным, но глаза блестели, и он глядел на Риардена, собираясь с силами, чтобы заговорить.

– Мистер Риарден… я… я очень вам симпатизировал.

– Знаю.

У парня не было сил улыбнуться, но в глазах его играла улыбка, когда он смотрел на лицо Риардена, на то, что искал, сам не зная того, всю свою короткую жизнь, искал как образ того, что должно было стать его ценностями.

Потом голова его запрокинулась, и в лице не было конвульсий, лишь губы слегка шевельнулись, но тело дернулось в краткой конвульсии, напоминавшей последний протестующий крик. И Риарден продолжал медленно идти, не меняя шага, хотя знал, что в осторожности больше нет нужды, так как то, что он нес, было представлением учителей парня о человеке – набором химических соединений.