Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

Леваль критически оглядел его с головы до ног. Как видно, он не спешил.

— Вас зовут, конечно, не Воцек, — пробурчал он наконец.

— Конечно.

— Тогда как же?

— Нойман.

Равик заранее условился об этом с Вебером, а тот предупредил Дюрана. Фамилия Воцек звучала слишком эксцентрично.

— Вы немец, не так ли?

— Да.

— Беженец?

— Да.

— Сомнительно. Вы не похожи на беженца.

— Не все беженцы евреи, — заметил Равик.

— Зачем вы солгали на допросе в участке? Почему назвали вымышленную фамилию?

Равик пожал плечами.

— Что поделаешь? Мы стараемся лгать как можно меньше. Но иногда приходится, и это отнюдь не доставляет нам удовольствия.

Леваль вскипел.

— А вы думаете, нам доставляет удовольствие вся эта возня с вами?

Какой же ты был тогда серый, грязноватый, подумал Равик. Грязновато-седая голова, грязновато-синие мешки под глазами, отвислая губа. Тогда ты не разговаривал, тогда ты был грудой дряблого мяса с гниющим желчным пузырем.

— Где вы жили? Вы назвали вымышленный адрес.

— Жил где попало. То тут, то там.

— Как долго находитесь во Франции?

— Три недели. Три недели назад я прибыл из Швейцарии. Меня заставили перейти границу. Вы же знаете, что без документов мы нигде не имеем права жить, а большинство из нас пока еще не в силах решиться на самоубийство. Отсюда и все хлопоты, которые мы вам доставляем.

— Ну и оставались бы у себя в Германии, — буркнул Леваль. — Не так уж там страшно. Многое преувеличивают…

Сделай я разрез чуть-чуть иначе, и мне не пришлось бы выслушивать твою дурацкую болтовню. Черви и без документов перешли бы твои границы… Или ты стал бы горсткой пепла в аляповатой урне.

— Где вы тут жили? — спросил Леваль.

Ишь чего захотел, подумал Равик. Тебе бы и остальных выловить.

— В дорогих отелях, — ответил он. — Под раз личными фамилиями. По нескольку дней.

— Это неправда.

— Зачем же спрашивать, если вы знаете все лучше меня? — возразил Равик. Разговор начал ему надоедать.

Леваль со злостью хлопнул ладонью по столу.

— Вы забываете, где находитесь! — И тут же внимательно осмотрел ладонь.

— Вы угодили прямо по ножницам, — заметил Равик.

Леваль спрятал руку в карман.

— Вам не кажется, что вы держите себя довольно нагло? — вдруг спросил он спокойным тоном человека, которому совсем не трудно владеть собой, поскольку его собеседник находится всецело в его власти.

— Нагло? — Равик изумленно взглянул на него. — Вы называете это наглостью? Но мы же с вами не в начальной школе и не в приюте для раскаявшихся преступников! Я вынужден защищаться, а вы хотите, чтобы я чувствовал себя жуликом, вымаливающим приговор помягче. И все только потому, что я не нацист и не имею документов. Но нет, мы не считаем себя преступниками, хотя нас уже сажали в тюрьмы, таскали по полицейским участкам и всячески унижали; мы хотим выжить — вот что дает нам силы бороться. Неужели вы этого не понимаете? Бог мой, при чем же тут наглость?

Леваль оставил его слова без ответа.

— Вы занимались врачебной практикой? — спросил он.

— Нет…

Рубец, наверно, стал теперь почти незаметен, подумал Равик. Я хорошо зашил шов. С меня семь потов сошло, пока я вырезал тебе весь жир. Но после ты так много жрал, что снова отрастил себе брюхо. Жрал и пил.

— В этом кроется величайшая опасность для Франции, — заявил Леваль. — Без ведома властей, совершенно бесконтрольно вы обделываете свои грязные делишки. И кто знает, с каких уже пор! Не воображайте, будто я поверил вам насчет этих трех недель. Одному Богу известно, куда только вы не совали свои руки, в каких только махинациях не замешаны.