Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

Жоан пронесла цветы через дверь и с размаху бросила их на постель. Хризантемы были влажными и холодными. Листья остро пахли осенью и землей.

— Подарок, — сказала она. — С тех пор как мы познакомились, я стала получать подарки.

— Убери цветы. Я еще не умер. Лежать под цветами, да еще под хризантемами… Добрая старая кровать отеля «Энтернасьональ» стала похожей на гроб.

— Нет! — Жоан порывисто схватила цветы и сбросила на пол. — Не смей так шутить! Не смей!

Равик посмотрел на нее. Он совсем забыл, при каких обстоятельствах они впервые узнали друг друга.

— Забудь обо всем, что я сказал! Я не хотел сказать ничего плохого.

— Никогда не позволяй себе этого. Даже в шутку. Обещаешь?

Ее губы дрожали.

— Послушай, Жоан… Неужели это действительно так напугало тебя?

— Да. Больше чем напугало. Я сама не знаю, что со мной.

Равик встал.

— Никогда не буду с тобой так шутить. Теперь ты довольна?

Она кивнула.

— Не пойму, в чем дело, но для меня это просто невыносимо. Будто чья-то рука тянется за мной из темноты. Этот страх… безотчетный страх, словно что-то меня подстерегает. — Она прижалась к нему. — Защити меня.

Равик обнял ее.

— Не бойся… Я защищу тебя.

Она снова кивнула.

— Ты ведь все можешь…

— Еще бы, — сказал он голосом, полным грустной иронии, вспоминая Кэт Хэгстрем. — Могу… конечно же, могу…

Она сделала слабое движение.

— Я приходила вчера…

Равик не шелохнулся.

— Приходила?

— Да.

Он молчал. Все сразу развеялось! Вчера он вел себя как мальчишка! Ждать или не ждать — зачем все это? Глупейшая игра с человеком, который и не думает вести игру.

— Тебя не было…

— Да.

— Я знаю, мне не следует спрашивать, где ты был…

— Не следует.

Жоан отошла от него.

— Я хочу принять ванну, — сказала она изменившимся голосом. — Я озябла. Можно? Не разбужу весь отель?

Равик улыбнулся.

— Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.

Она посмотрела на него.

— Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о важном — никогда.

— И это верно.

Она прошла в ванную и пустила воду. Равик сел у окна и закурил. Высоко над крышами стояло красноватое зарево, бесшумно кружился снег. С улицы донесся лающий гудок такси. На полу бледно мерцали хризантемы. На диване лежала газета. Он принес ее вечером… Бои на чешской границе, бои в Китае, ультиматум, где-то пало правительство… Он взял газету и сунул ее под цветы.

Жоан вышла из ванной. Разгоряченная, она присела на корточки среди цветов.

— Где ты был вчера ночью? — спросила она.

Он протянул ей сигарету.

— Ты и в самом деле хочешь это знать?

— Еще бы!

— Я был здесь, — сказал он после некоторого колебания, — и ждал тебя. Решил, что ты уже не придешь, и ушел.

Жоан молчала. В темноте то вспыхивал, то угасал огонек ее сигареты.

— Вот и все, — сказал Равик.

— Тебе захотелось выпить?

— Да…

Жоан повернулась к нему.

— Равик, — сказала она, — ты действительно ушел только потому, что не застал меня?

— Конечно.

Она положила ладони ему на колени. Сквозь халат он ощутил их тепло: то было ее тепло и тепло халата, более знакомого и памятного, чем многие годы жизни, и вдруг ему почудилось, что между халатом и Жоан давно уже существует какая-то связь и она вернулась к нему откуда-то из прошлого.

— Равик, ведь я каждый вечер приходила к тебе. Ты должен был знать, что я и на этот раз приду. А может, ты ушел просто потому, что не хотел меня видеть?

— Нет.

— Если ты не хочешь меня видеть, скажи, будь откровенен.

— Я бы тебе сказал.

— Значит, не в этом дело?

— Нет, действительно не в этом.

— Тогда я счастлива.

Равик посмотрел на нее.

— Что ты сказала?