Мотылек - Анри Шаррьер (2014)

В то воскресенье Жозеф Дега не должен навещать меня. Он знает почему. Жозеф достанет для нас легковую машину под видом такси, так что с грузовиком нам связываться не придется. Он также приготовит местечко, где мы сможем укрыться. Всю неделю я ходил взвинченный, с нетерпением ожидая начала действия. У Фернандо есть револьвер, он сумел его достать своим путем. Поистине внушительное оружие колумбийской гражданской гвардии. В четверг меня навестила женщина от Жозефа. Очень миловидная особа. Она сказала, что машина – желтого цвета, ее нельзя спутать с другими.

– Спасибо.

– Удачи.

Она нежно расцеловала меня в обе щеки, чем совершенно растрогала себя и меня тоже.

– Entrad, entrad. (Входите.) Да заполнится этот храм, да будет услышано слово Божье, – сказал священник.

Клузио едва сдерживается. У Матюрета сверкают глаза. Леблон держится рядом, не отступая от меня ни на шаг. Я совершенно спокойно занял свое место. Дон Грегорио сидит на стуле, рядом с ним – полная женщина. Я встал у стены. Клузио – справа. Двое других приятелей – слева. Мы одеты так, что, если удастся прорваться на улицу, можем легко затеряться в толпе. Открытый нож наготове в правом рукаве рубашки защитного цвета. Он плотно прилегает к руке и держится на резинке. Манжета рубашки застегнута на пуговицы. Наступает возвышенный момент начала мессы, когда каждый из присутствующих низко опускает голову, как бы что-то отыскивая в своей душе, и колокольчик мальчика из церковного хора издает дробную трель, после которой последуют три четких звонка. Второй звонок – наш сигнал. Каждый знает, что следует делать.

Первый звонок, второй… Я бросаюсь к дону Грегорио и приставляю нож к его длинной морщинистой шее. Раздается пронзительный крик священника: «Misericordia, no me mate». (Смилуйтесь, не убивайте меня.) Не вижу, но слышу, как трое приказывают стражникам бросить винтовки. Все идет хорошо. Я беру дона Грегорио за воротник шикарного костюма и говорю:

– Sigue y no tengas miedo, no te haré daño. (Следуй за мной и не бойся: я ничего тебе не сделаю.)

Священника держат рядом с моей группой. К его горлу приставлена бритва. Фернандо кричит:

– Vamos, Francés, vamos a la salida. (Идем, француз, идем на выход.)

Радостный от грандиозного успеха, я подталкиваю свою команду к главным воротам, ведущим на улицу. Прогремели два выстрела, почти одновременно. Фернандо упал. Упал и другой наш вооруженный сообщник. Я продвинулся вперед еще на какой-то метр, но пришедшие в себя стражники преградили винтовками нам дорогу. К счастью, между ними и моей группой оказалось несколько женщин, что им и помешало стрелять. Еще два выстрела из винтовок и один из револьвера. Наш третий вооруженный сообщник тоже убит, однако он успел выстрелить наобум и ранить одну девушку. Бледный, как смерть, дон Грегорио сказал мне:

– Отдай нож.

Я повиновался. Не было никакого смысла продолжать борьбу, за какие-то полминуты ситуация круто изменилась.

Через неделю я узнал, что мятеж провалился по вине одного заключенного из другого двора. Он наблюдал за мессой снаружи. Как только события стали разворачиваться в часовне, он предупредил часовых на стене. Те спрыгнули во двор с шестиметровой высоты: один – с одной стороны часовни и еще один – с другой. Сквозь решетки боковых дверей они выстрелили в вооруженных мятежников, стоявших на скамье и державших стражников под прицелом. Через несколько секунд они застрелили и третьего, как только он попал в подходящий сектор обстрела. После этого началась настоящая «коррида». Я продолжал стоять рядом с начальником тюрьмы, который криком отдавал приказания. Шестнадцать человек, в том числе и нас, четверых французов, заковали в железо и посадили в карцер на хлеб и воду.