Мотылек - Анри Шаррьер (2014)

– Ты говоришь мне о лужах крови! Я им так исполосовал шеи, что она, поди, вытекла вся до последней капли вместе с желудочным соком. Когда я готовил свое копье, у меня возникла мысль о фонаре. В мастерские зашел один багор и стал менять батарейки в своем. Это и побудило меня обратиться к Дега с этой просьбой. И он дал мне фонарь. А теперь пусть наводят какой угодно шмон – все равно ничего не найдут. Я уже вернул фонарь Дега через одного надсмотрщика-араба. От ножа тоже отделался. Так что все шито-крыто. Я нисколько не сожалею. Они убили нашего друга, когда у него в глазах было полно пены, а я им помог отправиться на тот свет, когда у них в глазах было полно света. Значит, мы квиты. А ты как думаешь, Папи?

– Ты устроил все великолепно. Не знаю, как и благодарить тебя: мало того что так быстро отомстил, ты еще и не стал вмешивать меня в это дело!

– Да брось ты. Я только исполнил свой долг. Ты и без того натерпелся и так отчаянно рвешься на свободу. Я сделаю все, что надо.

– Спасибо, Гранде. Да, я желаю вырваться отсюда больше прежнего. Помоги мне разобраться с этим делом и поставить на том точку. Если честно, я не верю, что армянин предупредил свой «шалаш» о том, что собирается убить Матье. Поло никогда бы не примирился с таким трусливым убийством. Уж кто-кто, а он бы понял, к чему оно приведет.

– Я тоже так думаю. Только Гальгани уверяет, что они все виноваты.

– Ладно, посмотрим, что произойдет в шесть часов утра. Я не пойду на работу. Скажусь больным и останусь здесь.

Утром в пять к нам подошел старший по корпусу:

– Ребята, как вы думаете, вызывать мне охрану или нет? Я только что обнаружил в гальюне двух окочурившихся.

Старый каторжник лет семидесяти пытался убедить нас – нас убедить! – что с половины седьмого вечера он ничего такого не замечал, то есть с того момента, когда тех ребят окочурили. И это несмотря на то, что пол был залит кровью и народ ходил взад и вперед по кровавым лужам, разнося повсюду кровавые пятна. И все это не где-нибудь, а как раз посередине прохода нашей камеры.

Гранде отвечал не менее хитро, вторя изумлению старого прощелыги:

– Ну да?! Двое окочурившихся в гальюне? С каких пор?

– Понятия не имею, хоть режьте, – продолжает старик. – Я спал с шести вечера и ничего не видел. Вот только что зашел в туалет помочиться, наступил на что-то липкое и поскользнулся. Достал зажигалку, вижу – кровь. Потом гляжу – а в гальюне-то два покойничка!

– Вызывай, посмотрим, что скажут!

– Инспектор! Инспектор!

– Чего орешь, скотина? Или в блоке пожар?

– Нет, начальник. В сортире застряли два покойника.

– Ты что, хочешь, чтобы я их оживил? Еще четверть шестого, ждите до шести. Смотри, чтоб в сортир никто не заглядывал. Чтоб ни ногой.

– Никак невозможно. Скоро подъем, каждый попрется справить нужду.

– Тоже верно. Подожди минуту – доложу старшему.

Появились трое: старший надзиратель и с ним еще двое багров. Мы думали, они войдут в камеру, но нет – остановились у зарешеченной двери.

– Говоришь, в сортире два трупа?

– Да, начальник.

– С каких пор?

– Не знаю, только что обнаружил – зашел помочиться.

– Кто такие?

– Не знаю.

– Конечно, ты ничего не знаешь, старый дурак. Тогда я скажу: один из них армянин. Пойди загляни.

– Вы совершенно правы: армянин и Сан-Суси.

– Хорошо. Дождемся переклички.

Шесть часов – и первый звонок. Дверь открывается. Торопливо входят двое разносчиков кофе, за ними следует еще один с хлебом.

Половина седьмого – второй звонок. Занимается день. Весь проход в красных следах. Народ достаточно походил по крови в течение ночи.

Появились два коменданта. Уже совсем рассвело. С ними восемь надзирателей и врач.

– Всем раздеться. Стоять по стойке смирно у своих коек. Настоящая скотобойня – везде кровь!

Первым в гальюн направляется заместитель коменданта. Возвращается оттуда белее полотна.