Мертвые возвращаются? - Тана Френч (2010)

— Неважно, — сказала я, роясь в сумке в поисках бутерброда. — Все, что я написала после возвращения, надо переделывать. Не могу сосредоточиться.

— Ясно, — помолчав, произнес Джастин. — Не все сразу, не так ли? Нужно, чтобы прошло время. — Я пожала плечами, не глядя на него. — Пройдет. Правда, так и будет. Теперь, когда ты дома, все вернется в свою колею.

— Да. Возможно. — Я нашла свой бутерброд, состроила гримасу и бросила его на траву: если и были на свете вещи, способные выбить Джастина из колеи, так это когда кто-то отказывается от пищи. — Обидно, что я даже толком не знаю, что произошло. Ты не представляешь, как оно действует на нервы. Я все время терзаюсь вопросами… Полицейские намекали, что им якобы все известно, что у них есть улики, но ничего конкретного мне не сказали. Для пользы дела якобы, а ведь ножом ударили меня, а не кого-то из них. Получается, что право знать имеет кто угодно, только не я.

— А я думал, тебе лучше. Ты сказала, у тебя все хорошо.

— Ничего. Не важно.

— Мы думали… Я имею в виду… я не ожидал, что ты будешь волноваться. Что ты продолжаешь об этом думать. На тебя не похоже.

Я посмотрела на него: нет, подозрения здесь ни при чем — он искренне переживает за меня.

— Ну в общем, да, — сказала я. — Но раньше на меня не бросались с ножом.

— Ты права, — согласился Джастин. Он разложил на траве завтрак: бутылка апельсинового сока с одной стороны, банан — с другой, бутерброд — посередине. От волнения он кусал губу.

— Знаешь, о чем я постоянно думаю? — неожиданно произнесла я. — О родителях.

Сказала и почувствовала легкий озноб.

Джастин резко повернул голову и уставился на меня.

— И что именно?

— Возможно, мне стоит с ними связаться. Рассказать, что произошло.

— Никаких воспоминаний! — тут же выпалил Джастин, словно заговор от несчастья. — Мы ведь договорились.

Я пожала плечами:

— Пусть так. Тебе-то легко.

— Как ни странно, нет.

В ответ я промолчала.

— Лекси! Ты серьезно?

Я вновь пожала плечами:

— Пока не знаю.

— А мне казалось, ты их ненавидишь. Ты сама говорила, что больше никогда не будешь с ними разговаривать.

— Еще не факт. — Я закрутила ремень сумки вокруг пальца, затем вытянула длинной спиралью. — Я пока думаю… Я ведь могла умереть. Я почти умерла. А родители даже не узнали бы.

— Если нечто подобное случится со мной, — сказал Джастин, — я не хочу, чтобы там были родители. Не хочу, чтобы они знали.

— Почему?

Опустив голову, он откручивал крышку с бутылки сока.

— Джастин?

— Не важно. Я не хотел тебя перебивать.

— Нет. Джастин, расскажи мне. Почему?

— Когда я вернулся в Белфаст на Рождество, в наш первый год в аспирантуре… — ответил он, помолчав. — Вскоре после твоего приезда, помнишь?

— Да, — проговорила я.

На меня он не смотрел — сощурившись, устремил взгляд на игроков в крикет, белых и строгих как призраки на фоне зелени. Удары клюшек доносились до нас издалека и как будто с опозданием.

— Я сказал отцу и мачехе, что я гей. В сочельник. — Сдавленный смешок. — Боже, я по наивности рассчитывал на дух праздника — мир и добрая воля всем людям… Вы четверо приняли это совершенно спокойно. Знаешь, что ответил Дэниел, когда я ему рассказал? Он на мгновение задумался, а потом заявил, что понятия «нормальный» и «гей» — современные, а во времена Ренессанса представления о сексуальности были гораздо более размытыми. А Эбби закатила глаза и спросила меня, хотелось бы мне, чтобы она удивилась. Реакция Рафа — не знаю почему — волновала меня больше всего, но он лишь усмехнулся и сказал: «Одним соперником меньше». Мило с его стороны, согласись; можно подумать, я когда-нибудь был ему соперником… Понимаешь, все это меня очень успокоило. Я посчитал, что, может быть, признаться во всем семье не столь уж великое дело в конце концов.

— Я не знала, — произнесла я. — Ты никогда не рассказывал.