Следуя за Демиром, мы с монахиней спустились с чердака старой кузницы. Мне удалось убедить Ефросинью-Ирис полностью спрятать свое прекрасное лицо под широким капором черной монашеской рясы. Теперь девушка не отвлекала на себя ни нас с Демиром, ни редких прохожих, что уже начинали попадаться на улице.

Благодарение богу, мы быстро и спокойно добрались до дома Демира. Похоже, что к рассвету преследователи Ефросиньи-Ирис окончательно выбились из сил и сделали перерыв в своих поисках.

Войдя в гостиную госпожи Дуйгу, я привычно уселся на мягкий диван и с удовольствием вытянул на нем свое усталое от долгого лежания на голых холодных досках чердака тело.

– Какая необычная комната! – с восхищением воскликнула Ефросинья-Ирис, с интересом разглядывая многочисленные вещицы госпожи Дуйгу. – Мне нравятся вон те бусы, – указала мне монахиня на ряды блестящих бусин, висевших над широким окном.

Я заметил, что Ефросинья-Ирис успела снять свой нахлобученный на лицо черный капор и теперь беззаботно уселась на диван рядом со мной. Под неусыпным взглядом Демира я слегка отодвинулся от девушки. Монахиня же, напротив, не замечая пристального наблюдения со стороны моего друга, только ближе придвинулась ко мне.

– Демир, думаю, что твоя матушка еще спит, но у нее наверняка найдется что-нибудь на завтрак? – спросил я у мусульманина, решив, что пришла пора хоть немного отвлечь его от Ефросиньи-Ирис.

– Я посмотрю, – ответил Демир и нехотя скрылся в соседней комнате.

– Твой друг такой странный, – заметила монахиня. – Как и его дом.

– Демир – очень хороший человек. Это была именно его идея спасти тебя от господина Дамиана, – постарался я выставить своего друга перед девушкой в самом лучшем свете.

– Разве не ты спас меня? – удивилась Ефросинья-Ирис.

– Один бы я не справился, – честно признался я. – Твое спасение полностью заслуга Демира.

– Твой друг – язычник? – спросила монахиня, и я понял причину ее возможной отстраненности и даже страха перед Демиром.

– Нет, он крещен христианским священником.

– Крещеный турок? – с сомнением переспросила монахиня. – А его матушка?

– Не знаю, – пожал я плечами, хотя и догадывался, что госпожа Дуйгу является истинной мусульманкой, как, в сущности, и сам Демир, но я пока решил умолчать об этом.

Из глубины дома послышались голоса: женский и мужской. В гостиную стремительно вошла мать Демира. Мой друг следовал за женщиной по пятам. Мне показалось, что госпожа Дуйгу даже не заметила моего присутствия, пристально уставившись на Ефросинью-Ирис.

– Так это та, которую ты вздумал притащить в мой дом? – продолжила возмущаться мать Демира по-турецки.

Похоже было на то, что ожидания Демира не оправдались и госпожа Дуйгу была против присутствия Ефросиньи-Ирис в своем доме.

– Если ты не заметил, сын, то девушка – христианская монахиня, – рьяно продолжала ругать женщина своего сына по-турецки.

Признаюсь, что в таком гневе обычно спокойную госпожу Дуйгу мне видеть прежде не приходилось.

– Я тоже христианин, – упорствовал Демир, и мне стало интересно, кто из этих двух знатных упрямцев одержит верх.

– Нет, Демир, ты – мусульманин, – все сильнее распалялась женщина.

Ефросинья-Ирис оказалась полностью сбита с толку от разворачивающейся перед ее глазами крайне эмоциональной сцены. Не понимая ни слова из речи, что велась на неизвестном для нее языке, девушка жалась ко мне и отчаянно теребила за руку.

– Госпожа Дуйгу, не будете ли вы столь любезны, чтобы предложить нам завтрак? Мы все очень сильно проголодались, – обратился я к матери Демира по-гречески, пытаясь своей наглой просьбой хоть как-то разрядить накалившуюся до предела обстановку.

Госпожа Дуйгу повернулась ко мне, слегка кивнула и вышла из гостиной. Мой друг последовал за матерью, продолжая что-то разгоряченно ей объяснять.

– Что это была за женщина? – испуганно спросила у меня Ефросинья-Ирис.