Ева - Артуро Перес-Реверте (2018)

– Нисколько… Не платил он мне… И я ему не платил, клянусь вам!

– Слишком много клянешься.

Хлопнула очередная пощечина, и Рексач испустил тоскливый стонущий вопль. Увлажнившиеся глаза вращались в орбитах, как у быка на бойне. Фалько снова переглянулся с Пауком. Не врет, прочел он в его взгляде и согласился с этим. Слез со стола, подошел к окну и, закуривая, выглянул на улицу.

– Если об этом проведают в Саламанке, ты – труп. Понимаешь?

Рексач молчал, опустив голову. Пухлые ладони упирались в столешницу. Щеки пылали румянцем, хотя покрытый испариной лоб оставался бледным.

– Мало того, – добавил Фалько. – Нам ничего не стоит самим исполнить приговор. При оперативной необходимости мне даны такие полномочия.

Рексач вскинул голову. Страх неожиданно зарядил его энергией.

– Не верю вам, – сказал он довольно твердо. – Я все еще нужен здесь и особенно – в эти дни. И вы не…

Фалько вновь придвинулся к нему почти вплотную.

– Ну-ка посмотри на меня. – Сигаретой, зажатой в пальцах, он показал на Паука: – И вот на этого господина. Ты в самом деле не веришь, что можешь сию минуту сдохнуть?

Подбородок затрясся сильней. От обильного пота вымок воротник сорочки и даже узел галстука. В этот миг швейцарские часы на стене щелкнули, из окошечка выглянула кукушка с актуальным сообщением.

– Что вам нужно?

Голос Рексача, в полной мере соответствовавший понятию «замогильный», звучал будто издали и подрагивал от страха. Фалько зловеще улыбнулся:

– А нужен нам твой приятель Истурис.

– Зачем?

– Ты поделишься с этой красной мразью еще кое-чем сокровенным.

– Чем? – ошеломленно спросил Рексач.

– Расскажешь, как товарисчи легко и просто смогут взять меня сегодня ночью.

Сгущались сумерки: в этот час глубже ложатся тени, и все, что было вблизи, отдаляется, а потом и вовсе тонет в полумраке. Французы называют это время суток «пора между волком и собакой». А Коран предписывает начать молитву, когда едва можно отличить белую нить от черной.

Фалько стоял спиной к крепостной стене, под башней форта Дар-Баруд, и в нарастающем мраке смотрел, как на дальнем конце бухты, за портом, на мысе Малабата вспыхивает и гаснет маяк. Воздух был влажен и неподвижен. Судя по расплывчатым ореолам, подрагивающим вокруг маячного огня и сощуренного янтарного глаза луны, спускался туман.

Фалько показалось, что бледный лик луны кривится не то гримасой, не то угрожающей усмешкой.

Поодаль, под горкой, при мутном свете керосинового фонаря хозяин сколоченного из досок и жести ларька, где торговали жареными сардинами и мясом на шпажках, собирал посуду, протирал на столах засаленные клеенчатые скатерти. Этот беззубый старик-мавр в бурнусе потерял к Фалько всякий интерес, когда в ответ на предложение подать что-нибудь тот только качнул головой. Но вот он окончил свои труды, погасил фонарь и побрел вниз по склону к порту.

Фалько ткнул окурок в подошву башмака, расстегнул пиджак для большей свободы движений, снял галстук. Облегчился у стены. Он всегда так поступал перед операцией, потому что одно дело – получить пулю или удар ножа в живот, когда мочевой пузырь полон, и другое – когда пуст. От инфекции спасает. Или что-то в этом роде.

Он посмотрел по сторонам, обвел взглядом темные пятна бугенвиллей, вцепившихся корнями в каменную кладку стены, едва различимые в полутьме опунции, стройные стволы пальм, темневших на фоне неба, еще только набухавшего чернотой. Все замерло, стояло полное безветрие. С берега доносился отдаленный рокот прибоя.

Сверху, от белевших в полутьме домов над стеной донесся лай какой-то одинокой собаки. Вот он смолк, и слышны стали только отдаленные удары волн.