Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон (2018)

Томас зовет меня из глубины. Я закрываю глаза и возвращаюсь к утопленнику.

53

День восьмой

Моя щека прижата к обнаженной женской спине. Мы лежим на грязном тюфяке, путаясь в смятых, мокрых от пота простынях. Сквозь прогнившие оконные рамы сочится дождь, струйки воды скользят по стенам, собираются в лужи на полу.

Заметив, что я просыпаюсь, Мадлен Обэр поворачивается ко мне. В зеленых глазах камеристки пылает нездоровая страсть, темные волосы липнут к потным щекам. Она похожа на Томаса Хардкасла, утопленника из моего кошмарного сновидения, и готова схватиться за что попало, лишь бы уцелеть.

Увидев меня, она с разочарованным вздохом опускает голову на подушку. Меня задело бы такое откровенное презрение, но я утешаюсь воспоминанием о нашей первой встрече: Мадлен отдалась мне с бесстыдной готовностью, едва лишь я достал из кармана флакон лауданума.

Обшариваю взглядом хижину, ищу, не осталось ли наркотиков. Моя работа в имении завершена, новые портреты висят в галерее. На бал меня не пригласили, в доме не ждут, поэтому у меня выдалось свободное утро, которое я провожу здесь, в хижине, а мир забыл обо мне, как забывают о краске, смытой в водосток.

На стуле валяются передник и чепец Мадлен.

Вздрагиваю, как от удара, прихожу в себя, вспоминаю лицо Анны, ее голос, ее прикосновение, грозящую нам опасность.

Воспоминание позволяет мне подавить личность Голда.

Я был так переполнен его надеждами и страхами, терзаниями и страстями, что Айден Слоун казался зыбким сном.

Я забыл, что все это – не я.

Сползаю с тюфяка, задеваю груду флаконов из-под лауданума. Они разбегаются по полу, как стайка мышей. Отпихиваю их ногой, подхожу к очагу, где в углях дрожит одинокий лепесток пламени, подбрасываю в огонь растопку, кладу пару поленьев. На полке над очагом стоят полуготовые шахматные фигуры ручной работы. Некоторые покрашены, точнее, заляпаны краской. Рядом лежит нож, которым Голд их вырезает. Две из этих фигур окажутся в кармане Анны, а нож – тот самый, которым Голд искалечит себе руки.

Судьба опять подает мне знак.

Мадлен торопливо собирает разбросанную по полу одежду – свидетельство недавней бурной страсти. Впрочем, сейчас камеристкой движет только стыд. Она одевается, стоя спиной ко мне и глядя в стену. Голд пожирает ее сладострастным взглядом, восхищается бледной кожей, прядями темных волос.

– У вас есть зеркало? – спрашивает она с едва заметным французским акцентом.

– Нет, – отвечаю я, нежась в тепле очага.

– Я ужасно выгляжу, – рассеянно говорит она.

Джентльмен возразил бы из уважения, но Голд – не джентльмен, а Мадлен Обэр – не Грейс Дэвис. Я впервые вижу камеристку без пудры и румян. У нее болезненный вид, худое землистое лицо покрыто оспинами, веки воспаленные, припухшие от усталости.

Она обходит меня, стараясь держаться подальше, и открывает дверь. В комнату врывается холодный воздух. Светает, до утра еще далеко, по земле стелется туман. Блэкхит обрамлен деревьями, все еще облачен в ночь. Судя по всему, хижина стоит где-то у фамильного кладбища.

Кутаясь в шаль, Мадлен спешит к особняку. Если бы все происходило по установленному распорядку, это я брел бы в предрассветных сумерках, утратив рассудок под пытками лакея. Я располосовал бы себе руки ножом, а потом пришел бы к Дэнсу, бормоча невнятные предупреждения. Однако, узнав о предательстве Даниеля и одержав над ним победу на кладбище, я изменил ход событий.

Теперь надо обеспечить счастливую развязку.