Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон (2018)

Да, мне известно, что завтра Эвелина будет жива, но это не изменяет ни того, что произошло, ни того, что я ощутил, став непосредственным свидетелем трагического события.

Я виноват в том, что Эвелина наложила на себя руки. Брак с Рейвенкортом стал для нее жестоким наказанием, она не вынесла унижения, и в этом отчасти моя вина. Она ненавидела меня в обличье Рейвенкорта, из-за моего присутствия схватила пистолет и убежала к пруду.

А что же Чумной Лекарь? Он обещал мне свободу в обмен на расследование убийства, которое не выглядит убийством. Однако же я своими глазами видел, как Эвелина застрелилась, после того как в отчаянии сбежала с ужина. Ни в ее поступках, ни в их причинах не может быть никаких сомнений, и это заставляет меня сомневаться в истинных побуждениях моего тюремщика. Может быть, его предложение было частью жестокого издевательства, должно было внушить напрасную, сводящую с ума надежду?

«А как же кладбище? Револьвер?»

Допустим, Эвелина и впрямь отчаялась. Почему же тогда спустя два часа после ужина она в прекрасном расположении духа отправилась с Беллом на кладбище? И взяла с собой оружие – большой черный револьвер, который едва поместился в ее сумочку. А застрелилась она из серебристого пистолета. Почему она сменила оружие?

Я долго сижу, обдумывая все это; гости радостно обсуждают трагическое происшествие, а полицейские так и не приезжают.

Наконец все начинают расходиться. Свечи догорают, веселье гаснет.

Я погружаюсь в дремоту, перед тускнеющим мысленным взором проносится яркий образ: Майкл Хардкасл стоит на коленях посреди лужайки и обнимает бездыханное тело сестры, с которого ручьями стекает вода.

21

День второй (продолжение)

Просыпаюсь от боли, больно даже дышать. Смаргиваю остатки сна, вижу белую стену, белые простыни, лепестки засохшей крови на подушке. Ладонь под щекой, пленка высохшей слюны приклеивает верхнюю губу к костяшкам пальцев.

Этот момент я помню. Я видел его глазами Белла.

Я сменил облик. Теперь я дворецкий, после того как его перевезли в сторожку.

У кровати кто-то расхаживает; судя по черному платью и белому переднику – служанка. Она держит в руках какую-то большую книгу, лихорадочно перелистывает страницы. Голова у меня неподъемная, я не могу взглянуть на служанку, поэтому испускаю стон, чтобы привлечь ее внимание.

– Ах, вы проснулись, – говорит она, останавливаясь. – Когда Рейвенкорта можно застать одного? Вы не записали, а этот болван послал камердинера что-то вынюхивать на кухне…

– Кто вы… – хриплю я сквозь сгустки крови в горле.

На буфете стоит кувшин с водой; служанка торопливо откладывает книгу, наливает мне воды, подносит стакан к губам. Я чуть поворачиваю голову, стараюсь взглянуть ей в лицо, но перед глазами все мельтешит.

– Помолчите пока. – Краем передника она утирает мне капли воды с подбородка и, помедлив, добавляет: – Расскажете потом, когда вам будет лучше. – Поразмыслив, она произносит: – Вообще-то, мне очень нужен ваш ответ на вопрос о Рейвенкорте, пока меня не убили из-за этого глупца.

– Кто вы?

– Неужели этот скот вас… погодите. – Она склоняется ко мне, пристально глядит на меня карими глазами. У нее припухшие бледные щеки, из-под чепца выбиваются светлые пряди.

Внезапно я вспоминаю, что это та самая служанка, которая приглядывала за дворецким, когда Белл с Эвелиной пришли его навестить.

– Сколько обличий вы уже сменили? – спрашивает она.

– Не зна…

– Сколько обличий? Сколько воплощений вы пережили? – настаивает она, садясь на краешек кровати.

– Вы – Анна. – Я поворачиваю к ней голову, и боль в шейных позвонках пронзает меня насквозь.

Служанка ласково останавливает меня, легонько вжимает в матрас.

– Да, я Анна, – терпеливо подтверждает она. – Сколько обличий?