Заговор - Николя Бёгле (2019)

Нет. Речь идет о великом философе эпохи Просвещения Жан-Жаке Руссо. Его современник Монтескьё, вдохновитель будущих законов Франции, тоже не отставал от него. Цитирую: „[Природа] одарила мужчин правом управлять. Она наделила один пол смелостью, а другой — стыдом“. Сколь парадоксальным это ни покажется, но ни один из великих мыслителей века Просвещения, защищавших свободу и равенство до хрипа, не смог или не захотел освобождать женщин! В эту эпоху исторического обновления свободу получили бедняки, комедианты, гомосексуалисты, протестанты, цветные, слуги… А женщины — нет. Как стало возможно, чтобы в этот период всеобщего освобождения, борьбы за абсолютное равенство, которую вели лучшие умы, к женщине относились с прежним презрением, требуя от нее подчинения?

Такая ситуация долгое время казалась мне странной. Так продолжалось до тех пор, пока в ходе моих изысканий я не нашла неожиданный ответ. Он сводится к одному слову: оболванивание. Эти мыслители эпохи Просвещения, так же как их предшественники и как мы все сегодня, были жертвами опасного плана идеологической обработки нашего коллективного подсознания, начавшейся еще в эпоху появления письменности, приблизительно за 3 тысячи лет до Рождества Христова. Ибо до этого времени женщина занимала в обществе господствующее положение. И так продолжалось до момента, когда воинствующие приверженцы патриархата не решили, что больше не станут делить власть с женщинами, а захватят ее целиком, исключительно в свое пользование и до скончания времен.

И если можно признать за этими узурпаторами гениальность, то они ее проявили, избрав наилучший способ достижения собственных целей: переписав коллективное бессознательное. Ту коллективную родовую память человечества, которая руководит нашими жизнями из поколения в поколение через мифы, традиции и религию.

Таким образом, на протяжении почти 5 тысяч лет миллионы мужчин, женщин, детей питались подретушированными религиозными рассказами, переписанными мифами и Историей, в которой женское начало постоянно принижалось и демонизировалось, чтобы заставить нас признать недопустимое: подчинение женщины мужчине».

Кристофер почувствовал нетерпение и одновременно неловкость. Нетерпение, потому что ему хотелось поскорее узнать аргументацию Катрины. А неловкость оттого, что часто сам использовал эти сюжеты в своих журналистских работах, никогда не замечая в них женоненавистнического подтекста, который, казалось, находился в центре речи премьер-министра. Он поднялся взять два стакана воды и один поставил на полочку Сары.

Отпив глоток, он возобновил чтение.

«Фиксируя в письменном виде культуру, фальсифицированную в их интересах, эти люди далекого прошлого сделали все, чтобы будущие поколения знали одну только патриархальную версию событий.

Эти конкистадоры патриархата поработали столь успешно, что даже сегодня мы действуем в соответствии с этим программированием нашей коллективной памяти, даже не сознавая того. Даже не помня, что было раньше.

Дамы и господа, возможно, у кого-то из вас это слово вызовет усмешку, но, вне всяких сомнений, речь идет о величайшем заговоре в истории человечества. И я вам это докажу.

Потому что армии фальсификаторов от патриархата не могли предвидеть, что сегодня археология нам позволит реконструировать ту Историю, которую они считали погребенной под грудами книг».

— Месье, месье!

— Крис! — позвала Сара, удивленная, что Кристофер не отвечает стюардессе, подкатившей к нему тележку с едой.

— Что? А! Простите, я зачитался и…

— Наверное, интересно. Воды? Фруктового сока? Вина? Что желаете?

— Воды, пожалуйста. Благодарю.

И Кристофер вновь погрузился в чтение, даже не заметив, что это Сара поставила на угол его полочки стакан воды.