Ультима - Лиза Хилтон (2018)

Я задумалась над предложением да Сильвы. Гоген и Ван Гог и правда были друзьями. «Подсолнухи» Ван Гога знают. Приятная, радостная и понятная картина, милый букет цветов, знакомый абсолютно всем нам по календарям, блокнотам и магнитикам на холодильник. Однако в каком-то смысле это полотно так же написано на крови, как и работы Артемизии Джентилески. Ван Гог собирался выставить «Подсолнухи» для «алтаря», который он планировал для Желтого дома в Арле, где зимой 1888 года они с Гогеном прожили девять недель. В это время в Лондоне свое место под солнцем отвоевывал Джек-потрошитель, популярность которого во французской прессе можно было сравнить разве что с отечественной версией по имени Прадо, жестоким убийцей проституток, суд над которым в Париже начался в ноябре того же года. Как и остальное население страны, в промежутках между живописью, алкоголем и посещениями близлежащего борделя Ван Гог и Гоген были заворожены преступлениями Прадо. Через девять дней после начала суда Прадо приговорили к смертной казни на гильотине. На тот момент Ван Гог работал над «Колыбельной», позировала ему все та же модель: Августина, жена почтового служащего в Арле. Художник планировал сделать девять версий картины, мать-утешительница под безмолвным покровом ночи, и повесить их между «Подсолнухами», которые своими радостными, сияющими лепестками стали бы «канделябрами», поставленными рядом с крошечными статуэтками Мадонны, которые он видел на перекрестках подернутых дымкой южных городов.

В газетах писали о том, что Прадо беснуется в камере, а Гоген волновался, что и его друг начинает терять рассудок, пребывая в запое или лихорадочно рисуя. Цвета «Колыбельной», которую Ван Гог считал своей лучшей работой из всех когда-либо им написанных, были довольно мрачными по сравнению с яркими прозрачными подсолнухами. Сначала цвета кажутся очень плотными – красный фон, спокойно сидящая Августина в зеленом платье, – но стоит поднять глаза выше, на аляповатые обои в цветочек, как оттенки оранжевого заполняют собой пространство, смешиваясь с телесными оттенками, злые малахитовые глаза модели как будто в ужасе моргают, отражаясь в алчных тычинках цветов. Краска извивается и подрагивает, создавая ощущение тихого безумия. Гоген терпеть не мог всех этих выходок, пения, безумных декламаций. Он сообщил Ван Гогу, что собирается покинуть Арль, и тот молча протянул ему газетную вырезку еще об одном нераскрытом убийстве в столице, где говорилось, что убийце удалось скрыться.

Близилось Рождество. Гоген вышел из дому, но Ван Гог последовал за ним на небольшую площадь, где цвели олеандры, сжимая в руках раскрытое лезвие. По крайней мере, так описывал произошедшее пятнадцать лет спустя сам Гоген. Он убежал, оставив Ван Гога на площади, снял номер в гостинице, переночевал там, а когда вернулся в Желтый дом на следующий день, то обнаружил, что на полу повсюду валяются окровавленные простыни. Ван Гог отрезал себе левое ухо, аккуратно завернул его в газету и отправил в бордель в подарок для проститутки по имени Рашель.

В канун Рождества Гоген уехал и больше никогда не видел своего друга. Через два дня он стоял посреди толпы на улице Рокетт, ожидавшей, когда Прадо взойдет на гильотину. Гоген утверждал, что стоял достаточно близко к эшафоту и слышал, как преступник спросил: «Что это?» – «Корзина для твоей башки», – ответил палач. Но тут произошла поразительная вещь: палач отпустил лезвие, толпа взвыла от возбуждения, но мадам Гильотина в кои-то веки промахнулась. Лезвие попало не по шее Прадо, а по лицу. Двум обрызганным кровью констеблям пришлось снова положить его под гильотину. Месяц спустя Гоген создал вазу, покрытую тусклой кроваво-красной глазурью, в форме своей собственной отрубленной головы, оба уха были отрезаны. Весной того же года он уехал на Таити.

Целых два часа мы ехали молча. Смягчившись, я попробовала отгородиться от потока образов, цветов и крови.