Мерцающие - Тед Косматка (2017)

– Тебе помочь?

Он покачал головой.

– Нет, справлюсь. – Оторвав кусок ленты, Сатвик заклеил коробку. – Вернусь через неделю.

– Зачем тебе это?

– Затем, что Роббинс солгал, – сказал он. – Эксперимент не провалился.

– Ты тут ни при чем. Не лезь в это дело.

– Не могу, – сказал он.

Я смотрел на него. Сатвик – четвертый царевич, он всегда таким был. «В птичий глаз». Он не умел «не лезть».

Подняв коробку, он двинулся к выходу.

– Ты осторожней там.

Я смотрел ему вслед.

– И ты, друг мой.

* * *

Правда накатывала волнами. Первая попала в новости на следующий день – Роббинс не сумел помешать ее медлительному приливу. Я только потом сообразил, что Сатвик, видимо, знал. Должно быть, поймал какой-то намек в Сети.

Правда состояла в том, что некоторые зародыши прошли испытание. Точно как надеялся Роббинс. На «Ютьюбе» всплыло видео. Загружено анонимом. Утечка из ближнего круга Роббинса. Улыбающаяся мать, над ней склоняются доктора – из живота тянется проводок диода. Сам Роббинс виден на нескольких дополнительных экранах, ждет результата.

Некоторые зародыши вызвали включение зеленой лампочки индикатора. Вызывали коллапс волновой функции.

А другие нет. И видео с ними тоже всплыло.

Те же медики. Другие пациентки.

Взволнованные голоса:

– Попробуй еще.

– Еще раз.

Встревоженное лицо матери. А свет не загорается, не светится зеленым, что ни делай.

– Что это значит? – В голосе матери паника. – С моим ребенком все нормально? Что это значит?

Ролик за роликом. Дюжина животов разной величины. Два совсем разных результата. Большинство эмбрионов обрушивали волновую функцию. Но не все.

И срок беременности не играл никакой роли.

* * *

Сатвик не вернулся ни через несколько дней, ни через неделю.

На десятую ночь меня вырвал из кошмара звонок.

– Нашел одного в Нью-Йорке, – говорил Сатвик.

– Что? – Я тер глаза в попытке проснуться. Понять слова в трубке мобильника.

– Мальчик. Девять лет. Я проверил его на ящике, он не обрушивает волновой функции.

– О чем ты говоришь?

– Он смотрел в ящик, но коллапса волны не было.

Я заморгал в темноте. Сатвик понял первым. Раньше нас всех. Что верно для эмбрионов, верно и для остальных.

«В птичий глаз».

– Что с ним не так? – спросил я.

– Ничего, – ответил Сатвик. – Нормальный мальчик. Нормальное зрение, нормальный интеллект. Я перепроверил пять раз, картина интерференции не исчезает.

– А что было, когда ты ему сказал?

– Я не сказал. Он стоял там и так смотрел на меня…

– Как?

– Как будто уже знал. С самого начала знал, что не сработает.

* * *

Дни превращались в недели. Испытания продолжались. Сатвик нашел еще нескольких. Много.

Он ездил по стране, отыскивая это неуловимое, идеальное скрещение волосков и набирая статистику. Он собирал данные, пересылал их факсом в лабораторию – на хранение.

Я представлял его на том конце линии – в темной комнате мотеля, измученного борьбой с бессонницей и страшным одиночеством своего дела.

Забивала искал утешения в построении сложных филогенетических деревьев, зарывался в кладограммы. Но утешения в них не находилось.

– Нет там кривой частотного распределения, – жаловался он мне. – И равновесие между этническими популяциями не нарушено – не за что уцепиться.

Он перелопачивал собранные Сатвиком данные в поисках хоть какой-то закономерности.

– Распределение случайно, – говорил он. – Не вижу связи.

– Может быть, ее и нет?

Он покачал головой.

– Тогда кто они такие? Какое-то пустое множество? Неиграющие элементы недетерминированной системы?

У Сатвика, естественно, были свои соображения.

– Почему не ученые? – спросил я его как-то ночью, прижимая к уху трубку. – Если разброс случайный, почему никто из нас?..