День Праха - Жан-Кристоф Гранже (2020)

— Я из Монтенегро[51].

— А я из Хорватии.

Она бросила эти слова не раздумывая и задним числом спохватилась: уж не случалось ли двум этим странам воевать между собой в девяностые годы?

Марсель просиял:

— Значит, у тебя тоже нет документов?

Она не ответила; ее внимание снова привлекли жандармы, которые заталкивали цыган в свой фургон.

— Так ты нелегалка или как?

Ивана усмехнулась:

— Мои документы всегда были в порядке.

— Так ты француженка или хорватка?

— Я же тебе сказала: журналистка.

— Да, но какая — хорватская?

Анабаптисты наконец-то пришли в себя. Теперь они явно пытались столковаться с синими мундирами. Они говорили с ними вполне миролюбиво, но во взглядах, устремленных на оружие жандармов, читался безумный страх. Их землю обрекли на поругание.

— Успокойся, — шепнула Ивана, помолчав. — Тебя нет в их списке.

— В каком еще списке?

— В списке подозреваемых.

— Подозреваемых… в чем?

— В убийстве Самуэля.

— Выходит, это было… убийство?

Ивана наконец взглянула на него. На испитом, морщинистом лице Марселя теперь проглянуло что-то похожее на облегчение.

— Вот, смотри, — сказала она, взяв его за плечо и повернув к жандармам. — Они уже взяли, кого хотели. И сейчас уедут.

— Но что же все это значит?

— Это значит, что настоящая заваруха только начинается. А виноград может и подождать.

25

Люди снова взялись за работу. Но все у них валилось из рук — даже анабаптисты и те выглядели растерянными. Что делать — вернуться в Диоцез и молиться? Организовать кризисный комитет в дальнем углу амбара? Ждать приказа? Но от кого? Ивана среза́ла грозди в своем ряду, чувствуя себя вдвойне виноватой. Во-первых, в своей принадлежности к банде агрессоров. Ведь даже переодевшись богомолкой, она оставалась не кем иным, как лейтенантом полиции, из тех, кто не побоялся унизить или запугать беззащитных христиан. Второй ее виной было как раз это тайное проникновение в их среду. Мало того что она работала в полиции, она была еще и предательницей. Гнусной шпионкой, чья миссия держалась на самозванстве и лжи.

После каждой срезанной кисти винограда, которую Ивана бросала в корзину, она шепотом награждала себя каким-нибудь ругательством.

Вскоре сборщики начали готовиться к уходу и потянулись через виноградник к дороге, где их ожидали грузовики. Уже порядком стемнело, и людям не терпелось покончить с работой и «сложить оружие», чтобы не умереть от отчаяния в холодном ночном мраке.

— Ты в порядке?

Это подошла Рашель. Ивана инстинктивно опять состроила унылую мину, свойственную несчастной сезоннице.

— Что это тут происходит? — боязливо спросила она.

— Идем-ка со мной, — сказал Рашель, взяла ее за руку и повела навстречу остальным, удаляясь от стоянки грузовиков. Обогнув один из виноградных участков, они вышли на главную дорогу, ведущую к лагерю сезонников.

Пройдя еще триста — четыреста метров, Рашель свернула вправо, на узкую тропинку, заваленную сухой листвой, где их шаги звучали как шорох скомканной бумаги. По обе стороны этой дорожки пейзаж уже тонул во мраке, словно корабль в темных волнах.

— Тебе не стоит паниковать из-за того, что сегодня случилось, — тихо сказала ей Рашель своим певучим голосом.

— А ты уверена?

Женщины углубились в подлесок. И тут Ивана осознала, что дрожит так же сильно, как листья на окружающих деревьях, — настолько прочно она вошла в образ перепуганной работницы.

— Мы ведь привыкли к репрессиям, — сказала Рашель.

Вот тут она сильно преувеличила — сейчас речь шла всего лишь о коротком рейде жандармов, не более.