День Праха - Жан-Кристоф Гранже (2020)

Ивана, согнувшись над лозой, обливалась потом в своих черных колготах и монашеском платье. Воротник царапал ей шею, ручка секатора вреза́лась в ладонь, а мысли теперь обратились к Рашель. Ее она тоже сегодня не увидела. Неужели Рашель ее предала, все рассказала Якобу и его банде? Близился полдень; Ивана чувствовала себя безнадежно одинокой.

И в этот момент произошло прямо противоположное тому, что она себе навоображала.

Вдали показались фургоны жандармов. Их крыши сверкали над виноградником, как зеркала. У Иваны пересохло в горле: она уже готовилась к повторению вчерашней сцены — облава, автоматы, мундиры. Похоже, Ньеман вел расследование одним методом: присылать сюда каждое утро свою кавалерию и арестовывать все, что движется. Девушка увидела, как жандармы вываливаются из своих IVECO[69], точно узлы с бельем, и сразу отметила главное: они не вооружены. Ни автоматов, ни револьверов на поясе. Наверняка, потому, что не хотят шокировать Посланников. В следующий раз явятся не иначе как с букетами. Но что же им здесь нужно, черт возьми? Гипотезы сыпались со всех сторон, приглушенные голоса шуршали, как виноградные листья: жандармы будут проверять документы сезонников; каждому из них сделают анализ на ДНК; в часовне собираются начать реконструкцию… Словом, беспочвенные слухи, и ничего более.

Однако Ивана явственно чуяла: назревает нечто серьезное. Несмотря на отсутствие оружия, решительный вид жандармов доказывал, что у них есть точная цель. Они искали что-то определенное. Или кого-то конкретно.

Ивана привстала на цыпочки и вгляделась: Ньемана среди них не было. Обернувшись, она увидела Посланников в позе, обычной для такой ситуации, — с повисшими руками и разинутыми ртами. Наверняка сейчас начнут молиться… На сей раз в их глазах мелькал гнев, но вековая привычка к порядку и повиновению заставляла молчать.

Пронесся новый слух: жандармы открыли одежные кабинки сезонников и сфотографировали всю обнаруженную там обувь. Это было похоже на анекдот, но Ивана сразу поняла, чем дело пахнет: наверно, «заговорили» следы крови на подошвах. Значит, их обнаружили — и тем самым подтвердилась шаткая гипотеза о схватке, которая завершилась трагедией. Ивана почувствовала себя совсем скверно. Нервозность мешала ей забыть об усталости, а близость синих мундиров вызывала двойственные чувства. Ей захотелось все бросить, подойти к жандармам, нацепить свой бейдж и перейти от виноградных гроздьев на другую сторону фронта.

И тут примерно в сотне метров от нее появился Ньеман — как в театре, между двумя виноградными завесами. Даже отсюда было видно, что майор в своем репертуаре — в ярости. Он орал, бранился, размахивал руками, словно загребая ветер. Ивана подалась вперед, стараясь разобрать его слова. No way[70]. Порывы ветра все время относили их вдаль.

Ивана еще раз взглянула на него снизу, присев на корточки; от внезапного прилива нежности у нее сжалось горло. Ньеман был на голову выше своих людей и на две — выше виноградных лоз. Учительские очки и стрижка легионера придавали ему сходство со слегка тронутым военным инструктором… Ивану била дрожь, по ее щекам катились слезы — от слабости, или от холода, или от страха за Марселя… Она вдруг заметила, что сезонники озираются по сторонам. Они явно кого-то искали. И произносили его имя. Даже анабаптисты и те проявляли интерес к происходящему…

Это лихорадочное ожидание захватило саму Ивану; она как зачарованная смотрела на происходящее. Золотистые грозди, сборщики в черно-белых одеждах, жандармы в синем, и пусть победит сильнейший… Ее пронзило одно воспоминание, и она снова ощутила в крови глухое возбуждение детских лет, которое охватывало ее при виде моря, когда она подъезжала на автобусе, вместе с товарищами по летнему лагерю, к пляжу Приморской Шаранты.

Это было щекочущее нетерпение, глухое и вместе с тем таившее в себе электрический разряд.

Через несколько секунд — она была в этом уверена — произойдет важнейшее событие…